В любой вещи определенно есть и таинственная составляющая, которую мы по привычке не замечаем. Даже художник, видящий мир слегка иначе, может нам раскрыть немало о привычном мире. Просветленный человек постоянно видит мир иным, говоря неожиданные вещи о знакомых вещах.

Следовательно, наш образ мира в любом случае искажает действительность. Искажает хотя бы тем, что обрезает лишнее, то, что не нужно для прямого и «экономичного» выживания.

Образы вещей не соответствуют вещам, просто в силу того, что иначе они были бы вещами, а не образами.

Значит, Образ сномира с неизбежностью искажает тот мир.

И просто пересказывать сны, считая, что рассказываешь о мире снов, нельзя. Нужно осознавать, что так ты всего лишь описываешь образ того мира, но сам мир остается за этой пленкой из узнаваний.

А откуда берутся узнавания во сне?

Вот это кажется очевидным: мы же не только все узнаем, мы просто встречаем там все тех же людей из своего дневного мира. И тут можно было бы посчитать, что они просто спят в это время и в своих телах сна нам являются. То есть мы просто встречаемся с ними в другом пространстве, но в действительности. Однако, они довольно часто снятся нам тогда, когда сами не спят. И это значит, что является нам нечто иное, хотя это определенно образы.

Я выскажу парадоксальное утверждение: рассказывая сны, особенно те, что кажутся нам действительными или очень похожими на действительность, рассказывая самые последовательные и разумные сны, мы, похоже, оказываемся дальше всего от действительности мира снов. И единственное, что нас может к ней подвести, это нарушения «логики» и разумности.

Именно то, что кажется в снах сумасшествием, и является, на мой взгляд, самым ценным. Судите сами.

Образы снов, а значит, и весь Образ сномира, если мы приглядимся, взяты из дневного мира. Ведь мы одеваем мир сна в те образы, что имеем. И они скрипят и всячески сопротивляются этому насилию, но мы их силой натягиваем на действительность, удивляясь, как это здесь все странно, и сами же себе объясняя режущие противоречия любыми способами. В крайнем случае, даже тем, что это все во сне.

И нас это успокаивает, мы можем как-то продолжать быть в том мире и не замечать того, что должно было бы нас страшно напугать, позволь мы себе видеть его как неведомое. Уж не знаю, есть ли там что-то действительно опасное, скорее всего, совсем не много, иначе мы не защитились бы от него всего лишь тем, что узнали его одним из дневных образов. Но вот общий объем неведомого, очевидно, оказался бы настолько велик, что нас захлестнула бы волна страха.

И мы защитились. Мы создали себе искусственный мирок из образов действительного мира, окружающий нас во время засыпания. Вряд ли можно считать, что защиту эту придумывает каждый из нас. Похоже, она естественная, как способность нашего тела поглощать боль. И очень возможно, что она возрастная — до определенного вызревания, когда нужды в этом защитном бутоне больше не будет. Не знаю.

Но действительный мир снов прорывается сквозь тот образ его, который мы натянули на его бушующие волны, как слой масла. Он показывает себя в Метах сна. И он показывает себя в тех наблюдениях, что я выделял в ваших письмах. Его видно в том, что там иное время, в том, что там вы можете проходить сквозь плотности, в полетах, возможности воздействовать на вещи на расстоянии. Кстати, все это и воспринималось вами как меты сна.