— Ну, что там? Максим, подвинься, чего ты толкаешься?

— Я не толкаюсь.

— Ты мне плечо отдавил!

— Да тише вы! Роська, иди сюда…

В конференц-зале тоже была полная неразбериха.

— Уважаемые коллеги! — Степанов наконец перекрыл рев голосов своим басом. — Я призываю вас к спокойствию!

— Сколько шума наделал один мальчик! — хихикнула Роська.

— Тише, — шикнул Максим.

Мы притихли, притихли и в зале. Степанов заговорил:

— Бесспорно, открытие Максима Осташкина пока м-м-м… бездоказательно, на уровне гипотезы. Но мы не можем не согласиться, что, если эта гипотеза подтвердится, она совершит переворот в науке. Открытие нового вида! Да еще такого… своеобразного! Это не детские игры.

— А по-моему, как раз игры! — выкрикнул из зала Силин. До чего он противный! — У мальчика богатое воображение, и, учитывая обстоятельства его… в общем, вы понимаете, стресс и так далее… Может и не такое привидеться.

— Не путайте бабочку с навозной кучей! При чем тут обстоятельства, если он их видел?!

— Вероника Алексеевна! Я попросил бы без столь ярких сравнений.

— И все равно! — кричала Вероника. — У сотен детей на планете случаются… обстоятельства, но что-то никто до Максима не открыл шуршунов!

— Вот мне и интересно, — поднялся высоченный Георгий Чолария, сын Мераба Романовича. — Мы с вами спорим, шкуры рвем, ученые мужи с дипломами, со степенями, а ничего не увидели такого за этими звуками. А тут приезжает мальчик, живет меньше месяца, и вот вам — невидимые млекопитающие.

— Плохо смотрим вокруг себя, мало слушаем, — проронил его отец.

— Нельзя же отрицать очевидное! — вскочил Леша Смелый. — Каждый день мы сталкиваемся с этим звуком, и если Максимка прав… то мы просто чурбаны слепые!

— Алексей Дмитриевич! Это переходит все границы! — повысил голос Степанов. — Еще одно высказывание в подобном духе, и я попрошу вас покинуть зал. Вместе с Вероникой Алексеевной.

— Я уже пятнадцать минут молчу!

Я украдкой смотрел на Максима. Он сидел чуть-чуть отвернувшись от нас и сильно наклонив голову. Я подумал: наверное, не выдержал, плачет. Еще бы! Я бы уже там разревелся.

Но, оказалось, Максим и не думал реветь. Он водил по воздуху рукой, будто гладил кого-то, сидящего перед ним. А потом сказал нам:

— Пустите-ка, — и высунул руки в окно.

— Увидят! — дернулась Роська.

Я смотрел на папу и с высоты просил его глазами: «Ну заступись за него! Ну поверь!» — хотя я, может быть, и сам до конца не верил. Но мне очень хотелось, чтобы они были, эти невидимые шуршуны. И папа будто услышал меня! Он поднял руку, прося слова.

— Пожалуйста, Алексей Михайлович.

— Уважаемые коллеги, — сказал папа. — Я много думал об этом, и… знаете, что мне кажется? У нас два варианта: либо дать Максиму возможность доказать существование шуршунов, либо забыть раз и навсегда о самой теме сегодняшнего заседания.

— Да нет никаких шуршунов! — это опять Силин. Не буду с ним больше здороваться!

— Это еще что такое? — изумился Степанов.

Прямо перед ним, на кафедре, сидел зверек. Небольшой такой, серый, похожий то ли на белку, то ли на тушканчика, сверху не очень разглядишь. Раздался знакомый шорох-шуршание. Зверек почесал быстрыми лапками ушки и… исчез! На глазах у всех!