– Зачем? – поразилась я.

– Бывшая жена Владимира прикидывалась, что ничего не знает о том, где папенька спрятал награбленное. И вообще, она, мол, ни при чем. Но ей понадобилось объяснить тебе правду про коллекцию, про то, как Леденев ее у Розенберга упер, – терпеливо продолжал Роман. – И как это сделать, если Верочка не в курсе совсем? Вот для чего она соврала про ювелира Якова Ароновича.

– Шпиц – реальное лицо, – уточнила я, – его показания есть в деле Михаила Ильича Мамаева.

– Охотно верю, что он существует, – кивнул Роман. – А вот ожерелья, которое носила на шее Вера, не было.

– Похоже, Вера Михайловна совсем не любит свою дочь Валерию, – тихо сказала я.

– Не все матери испытывают светлое чувство к своим детям, – заметил Звягин.

– Кстати, об ожерелье, – встрепенулась я. – Теперь я понимаю: за встречу со мной и за свой рассказ Раиса Павловна потребовала у Веры гонорар. И это было украшение, которое вызвало у Рябовой кожную аллергию. Я заметила, что декольте дамы покрывают красные пятна, но ничего, конечно, ей не сказала. В общем, доктор Драпкин умело манипулировал мной, в результате его действий Черновы куда-то сбежали, а психиатр с Верой улетели в Лондон.

– Лучше бы им отправиться туда, где нет русских, – усмехнулся Роман.

– А где теперь наших нет? – вздохнула я. – В африканской глубинке? Так там они больше внимания к себе привлекут. И парочка поселилась не в самом Лондоне, просто приезжает в антикварный магазин. Когда Вера говорила по телефону, я услышала фразу про поезд, на который надо успеть. Драпкин такой хитрый! Вера же ему стопроцентно рассказала, что со мной беседовала. Но Гаврюша тогда в Москве все равно спросил у меня: «Ты общалась с Черновой?» Старательно делал вид, будто не знаком с Верой Михайловной.

– Значит, Вере все-таки достались награбленные папашей сокровища, – отметил Роман. – Почему же она не выдала место заначки, когда Владимир сообщил, что за триста тысяч евро ее от суда и следствия освободят?

Я развела руками.

– Точного ответа на твой вопрос не знаю. Думаю, Чернова, очутившись на нарах, поняла, что муж ее совсем не любит. История с болезнью Ангелины Сергеевны выглядела странно. Полагаю, Вера Михайловна сообразила: супруг – плохой человек, его мать – тоже не лучший экземпляр человеческой породы. Если сказать Владимиру адрес, где взять триста тысяч евро, он весь запас схапает, продаст, а ее не выкупит. Вот Чернова и молчала. Но это лишь мои домыслы, точно я ничего не знаю. Может, на твой взгляд, есть другая причина?

– Да, патологическая жадность, – отрезал Роман. – Такая, что даже в тюрьму пойдешь, но не поделишься тем, что имеешь.

– А Гаврюша смог к ней подобраться, – вздохнула я, – ему она все рассказала.

– Наверное, поняла, что клиника для сумасшедших преступников уж очень гнусное место, – скривился Роман. И улыбнулся. – Ну что ж, Черновы где-то прячутся, Вера и Драпкин тоже заховались на чужбине, а наш самолет только что приземлился в столице нашей Родины. Пора выходить.

Мы встали, Роман начал вытаскивать сумку.

– Ой, мамочки… – воскликнула женщина, занимавшая место через проход. – Элиза, не хочешь мне помочь?