…Банка джина опустела, но ей так и не удалось привести мысли в порядок. Она ведь так волновалась перед визитом к Миллеру! Почему-то ей казалось, что, переступив порог его дома, она попадет в волшебный мир, в другое измерение, где существуют любовь и радость, а не только свинцовое уныние привычки и долга. И пусть он заподозрил ее в корысти, эта обида тоже была из того недосягаемого мира, где возможна любовь. Даже сейчас, сидя на скамейке, Таня все еще находилась в сказке и не хотела расставаться с ней.

Ах, если бы тогда она не была так помешана на замужестве! Если бы это не было для нее целью, ради которой можно вытерпеть все, что угодно!

Новый доктор абсолютно не понравился ей. В глазах его плескалась ненависть к окружающим, и было непонятно, зачем он выбрал свою профессию. Он производил впечатление какой-то непромытости, запыленности, гораздо более неприятной, чем обычная холостяцкая неухоженность.

Привыкшая к мужскому равнодушию, Таня даже не подумала, что может ему понравиться.

На застолье по случаю Восьмого марта новенький сидел среди профессоров, много курил, вел научные беседы и презрительно посматривал на веселящихся от души коллег.

Он притиснул ее на лестнице, когда Таня собралась уходить.

— Ты мне нравишься, — сказал он снисходительно и поцеловал ее в губы.

От изумления Таня даже не стала вырываться. Влажные прикосновения полных мягких губ были неприятными. Зная от подружек, что целование — процесс обоюдный, она тоже пошевелила губами и тут же ощутила его язык у себя во рту. Это было мерзко, и она отпрянула.

— Ну ладно, иди домой, — неожиданно сказал он.

Бедная Таня не спала ночь, пытаясь понять, что с ней происходит.

Почему признание в любви и первый поцелуй оказались такими противными? Из-за того, что новый доктор не пошел провожать ее? Или из-за того, что он сказал «Ты мне нравишься» таким тоном, словно наградил ее орденом, причем незаслуженно. «Я снизошел до тебя, маленькая санитарка, и ты должна быть благодарной мне до гроба!» — вот был истинный текст его заявления. Или у нее чересчур чуткое ухо и она услышала то, чего не было?

К утру она заставила себя переменить мнение о нем. Наверное, он не так плох, раз смог разглядеть в неказистой санитарке привлекательную и хорошую девушку. К тому же отвергать поклонников — для нее непозволительная роскошь. Вдруг больше никто в нее не влюбится, и она останется старой девой?

Пусть плохонький, да свой. Потом, уже будучи замужем, Таня напомнила маме эту максиму. «Не настолько же плохонький», — еле слышно пробормотала мама, но дочь услышала.

Борис Владиславович не позвонил ей, хотя номера телефонов всех сотрудников висели возле поста. Он просто дождался, когда она придет в клинику на дежурство.

Они пили чай в сестринской, долго разговаривали, и к вечеру он уже казался Тане довольно милым. Ему было тридцать два года. Целоваться он больше не лез.

А через неделю они переспали. Таня пыталась отстаивать свою честь, но Борис Владиславович поведал ей, что люди перед свадьбой должны обязательно узнать друг друга, ибо существует такая вещь, как сексуальная несовместимость. Надо убедиться, что между ними ее нет, иначе придется всю жизнь мучиться. Да и вообще, некоторые его знакомые, слишком целомудренные девушки, горько раскаиваются в своей былой неприступности. И теперь мечтают только о том, чтобы хоть кто-нибудь, хоть в подъезде… (Этот аргумент подействовал на не избалованную мужским вниманием Таню особенно сильно.) Еще он сказал, что она оскорбляет его своим недоверием.