Среди всего этого Братья По Разуму с Тунгусского Метеорита письменно заявляли о бесперспективности поисков, потому что у них на четвертой планете тройного розово-голубого солнца, на прекрасной Счастливии, говорящих собак не водится и вам не советуем, так как дезориентируется многочитающая молодежь и Огненосные Творцы будут недовольны.
И как всегда в неразберихе и панике событие проскочило мимо. И авторам, которых к тому времени на планете стало опять двое, массаракш, было невдомек, что они уже встретили ее. И не узнали.
Только позже, когда братья получили возможность вернуться на обрыв, и ими завладела другая, очень важная идея, когда они почувствовали, что в них самих может крыться нечто чрезвычайное и огромное, они кинули камешек, и из кустов появилась Говорящая Собака — Щекн Итрч, разумный киноид, голован.
Авторам лучше знать, как выглядят реализованные П-абстракции. Теряют ли они что-нибудь в реализованном виде. Им лучше знать. Потеряла ли что-нибудь говорящая собака, реализовавшись? Да нет, наверное. Это — одно из самых обаятельных и загадочных из знакомых созданий. Его феноменальные способности, его гастрономические привязанности, сам вид эдакой большой чау-чау вызывает уважение и умиление. Но вот личный кот авторов Калям, согласившийся пережить ряд метаморфоз на страницах произведений своих хозяев, и, вероятно, поэтому потерявший охоту разговаривать, остался преданным животным и никуда не ушел от Дмитрия Малянова, на которого ополчилась вся Вселенная.
А Щекн… Возможно, он обиделся, что авторы не признали его как реализованную мечту. Возможно. Голованы странно, даже неожиданно обидчивы. Они, наверное, ничего не прощают. А замечают все. И когда Щекн «ссотоварищи» почуяли, что в человечестве вызревает Нечто, они повернулись и ушли. С ними нянькались и цацкались. О них заботились, теряя слюни умиления. Их лечили, их кормили, любили их, массаракш и массаракш! А они повернулись и ушли. Потому что разглядели грядущее несчастье. Что это доказывает? Ничего. Кроме того, что Щекн Итрч почуял нелюдей.
Нелюди появились почти сразу. Существование в человеке нечеловеческих возможностей начало мучить Стругацких еще на Далекой Радуге. Камилл — один из 13-ти (чертова дюжина!), срастивших себя с машинами, — был первым Агасфером человеческого мира. Посмотрев на него, Стругацкие поняли, что, выходя за пределы людских возможностей, теряя способность потерять жизнь, новорожденный бог обрекал себя на кромешное одиночество. И тосковал, как Малыш, превращенный цивилизацией другой планеты в нелюдя, по человеческим контактам; и метался, как Лев Абалкин, под воздействием программы, заложенной в него неведомыми космическими Странниками; и негодовал, как Тойво Глумов, пытаясь отловить контрпрогрессоров, вмешивающихся в земные дела; и все-таки уходил, потому что был homo ludens’om — человеком играющим. Не живущим, а играющим в жизнь или множественность жизней.
Что-то претило Стругацким в самой идее игры с людьми. Может быть, потому, что она казалась им нечестной, как игра Бога с человеком, где ставкой одного была собственная жизнь, а другой не ставил на карту ничего, уверенный в заведомом выигрыше. (Не потому ли Стругацкие разлюбили институт прогрессоров, что эта программа оберегалась застрахованным результатом?).