А стоит за этим нормальная истерика. Истерика человека, добившегося абсолютной власти и оставшегося в совершеннейшем одиночестве. Теперь у него один Вождь и Учитель — дьявол. Ему и нужно присягать, ему и надо служить. Больше некому.

Режиссер знает, чего хочет. Иван же до конца не знает, ибо плохо понимает (как и мы, зрители), кто против него, кто за — вокруг болото, хлябь. И ходы его не парадоксальны, а просто дики, бессмысленны, безумны. Великий Абсурд и Великая Кровь всегда идут рядом.

Вторая серия закончена. А будет еще и третья…

Третьей не будет. Сталин понял. Сталин пришел если не в гнев, то в страшное раздражение. Запретить эту гадость к чертовой матери!

Однако с запретом он не спешит. Он все-таки решает доиграть поединок до конца. Решает сломать, обуздать непокорного художника. И неожиданно, как Грозный с Волынцом, действует не кнутом, а пряником. Первая серия триумфально выходит на экран, получает Сталинскую премию, а приготовившийся к самому худшему Эйзенштейн неожиданно вызывается в Кремль на беседу. Вместе с Черкасовым. Сталин предельно уважителен, он мягко высказывает свои замечания по фильму и предлагает в третьей серии их исправить — столь же мягко, по-кошачьи. Скованный и зажатый, на беседе Эйзенштейн соглашается. Но с переделками не спешит. Тянет. Есть уважительная причина — ухудшилось здоровье, болит сердце. Эйзенштейн проходит курс лечения.

Меж тем происходит интересная вещь. Сталин назначает его в Еврейский антифашистский комитет — комитет будущих смертников. Эйзенштейн, никогда себя евреем не считавший, соглашается (попробуй не согласись!), но с видимым неудовольствием. Поскольку все члены комитета в 1947 году уже назначены на роль жертв в будущей антиеврейской кампании, очевидно, что среди них будет и Эйзенштейн (к слову, единственный кинематографист в этом комитете). Вообще-то киношников Сталин миловал, они ему были нужны. Но не Эйзенштейна. Он уже под прицелом и, если что, он будет расстрелян, так сказать, «официально», как враг народа. А пока посмотрим. Исправится, переделает фильм — мы его, конечно, помилуем. Хотя… там видно будет. Сильно он надоел. Но надо поединок с ним выиграть. Чтобы неповадно было никаким шутам бросать вызов Вождю.

Вмешалось провидение. Эйзенштейн умер. Может быть, для него и к счастью. Ибо переделывать свой фильм он не хотел, а если бы пришлось, можно было бы представить, какая это была бы для него мука. Это тупик. Эйзенштейн пришел к этому тупику, и смерть забрала его. Жизненная точка определилась. Самоубийство фильмом состоялось. И тем самым состоялось великое покаяние художника перед Богом.

В той кремлевской беседе с Эйзенштейном Сталин заметил: «Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если он эти пять боярских семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал. Нужно было быть еще решительнее».

«Бог мешал». И слава богу, что мешал. Вот и здесь он «помешал». А потому и выиграл. Единственный раз за годы правления Сталина в схватке с дьяволом выиграл Бог.