«Что ты будешь делать, Осень, если я поцелуями сотру прошлое с твоей кожи?»

— Ева, я не был с другой женщиной, — говорю спокойно, хоть на самом деле сказать хочу совсем о другом. Но пока мы не закроем эту тему, она так и повиснет между нами, словно еще одна лопасть на турбине, которая сдувает нас в разные стороны.

— Сегодня не был? — уточняет она.

— Сегодня, — сцепив зубы, отвечаю я.

Она крепко зажмуривается, словно моя циничная правда — пощечина, от которой искры из глаз. Можно жить проще: соврать, прикинутся бараном, покаяться. Но это буду не я, а мужик, от которого меня самого наизнанку выворачивает. Не умею я быть покорным, не научила жизнь становиться на колени.

Да и что даст ложь? Мы словно по разные стороны стеклянной стены, и каждый обман — это трещина, которая расползается паутиной, воруя нас друг у друга. Кого Ева увидит с той стороны? Бездушного Садирова? Изуродованного Ветра? Потерянного меня?

— Ты мне ничего не должен, — отвечает моя Осень.

Сейчас именно Осень: грустная, одинокая, надломленная, но сильная. Та, чей запах на подушке дарил мне спокойные сны.

«Я пришел к тебе, Осень: вот такой, хуевый, с какой стороны ни посмотри. Может быть, даже ты меня уже не спасешь?»

— Это вообще не мое дело, — с фальшивой улыбкой, продолжает Ева.

— Правда так думаешь?

— А тебе правда не все равно, что я думаю?

Не то мы говорим. Снова не то. Упиваемся дешевыми страданиями и картонным пафосом.

— Мне правда не все равно, — уступаю я. Мужчина же, мне и быть умнее и терпеливее.

По глазам вижу, что Ева не поверила ни слову. И хоть костьми лягу — не поверит. Потому что снова сидит в своей скорлупе, только теперь она толщиной с драконью чешую, и я понятия не имею, что мне с этим делать. Безболезненно я Осень оттуда не вытащу.

Я делаю шаг к ней, и Ева выставляет руку ладонью вперед, второй судорожно, словно утопающий, хватаясь за край тумбочки.

— Не надо, Садиров. Не усложняй.

— Легко, Ева, у тебя было с Яном. Со мной будет больно, тяжело и до крови.

И еще шаг к ней. Уже могу дотронуться до нее, но как последняя шавка — трушу.

— С тобой? В твоей клетке? Пока не придумаешь способ отнять у меня Хабиби?

Я знаю, что в ней говорит страх женщины, пережившей потерю. Но и я потерял. Пусть не свою кровь, но жизнь, которую хотел держать за руку. Ева не понимает этого, да я и сам не понимаю, как успел привязаться к маленькой девочке настолько, что до сих пор хожу к ней на могилу и вслух читаю «Хоббита».

— Ева, хватит.

Приближаюсь к ней впритык, опираюсь предплечьем на стену и смотрю на искусанные до крови губы.

Чужая женщина. Не моя и не знаю, захочет ли стать моей. И кем мы будем друг для друга? Сожителями? Любовниками? Родителями, склеенными ребенком, словно земляничной жвачкой?

— До встречи в следующей жизни… — шепотом повторяет Осень когда-то сказанные мною слова. — Мы делали это множество раз…

Я обхватываю пальцами ее тонкую шею, чуть-чуть сжимаю, чтобы Ева, наконец, успокоилась, притихла. Во всем и всегда буду вести я — она знала эти правила игры еще до того, как мы разгадали друг друга. Знала и приняла. Моя испуганная Осень устала быть сильной, но именно это она делает всю жизнь — притворяется женщиной без сердца и души, делает ужасно скучные, но идеально правильные поступки.