Потихоньку бросаю на него взгляд: улыбается, но смотрит вперед, на дочь. Он все время на нее смотрит, как будто наверстывает каждую минуту этих двух лет, что был с ней в разлуке. И, скорее всего, улыбка эта для нее, а не для меня.

Собираюсь с духом и спрашиваю, как прошел его день. Наиль рассказывает про казино, и я невольно отзываюсь:

— Ни разу не была в казино.

Он, наконец, поворачивает голову и, чуть щурясь, уточняет:

— Вообще ни разу?

Качаю головой, пытаясь удержать руками волосы, которые безбожно треплет ветер. Себе под нос ворчу, что не взяла заколку, а ветер только усиливается. И вдруг замечаю, что Наиль снова смотрит на мои волосы: скользит по ним взглядом и хмурится, как будто я делаю что-то не так.

— Тебе нужно обязательно сходить, — говорит он, разрушая долгую паузу.

— Да я и играть-то ни во что не умею.

— В «двадцать одно» умеют все.

— Двадцать одно? — В моей памяти всплывает что-то о подсчете карт, но я не уверена, что права.

А потом Хабиби падает. Неловко поворачивается, чтобы поймать щенка за хвост — и падает на коленки, а потом плашмя. Я хочу сорваться с места, но Наиль крепко берет меня за руку. Я вздрагиваю, потому что физический контакт с ним почти причиняет боль. Как будто прикусила ореховую скорлупу оголенным зубным нервом.

— Она встанет сама, — говорит Наиль, пока я чуть не падаю в пропасть, вглядываясь в личико своей еще такой маленько дочери.

Хабиби морщит нос, смотрит на меня и на миг мне кажется, что вот сейчас, через миг, через полсекунды она зайдется в громком плаче. Но ничего не происходит. Разве что Наиль присаживается на корточки, протягивает руки и с улыбкой предлагает:

— Давай, Садирова, поднимайся на ножки.

Садирова.

Я до боли за ушами сжимаю челюсти, чтобы не заплакать. Мой маленький Сквознячок с каштановыми хвостиками на макушке делает серьезное личико, упирается ладошками в землю, смешно выпячивает попу, но все-таки поднимается. Деловито обтряхивает ручки и снова громко икает, когда щенок тычется мокрым носом ей в щеку. Хабиби смеется и, растопырив руки, бежит к своему отцу.

— Ты мой боевой зайчонок, — мурлычет ей Наиль, пока я дрожащими руками влажной салфеткой вытираю ее ладошки. — Как мама.

Я вздрагиваю, потому что он все-таки смотрит на меня. Смотрит каким-то таким взглядом, что мне хочется убежать на край света. Потому что потеряюсь в нем, упаду и вдребезги разобьюсь об Садирова. Чувствую себя голой: как будто одежду сняли и кожу заодно, и вот она я — одни обнаженные нервы, как ни тронь — болит везде.

Наиль ставит Хабиби на ножки, и мы снова идем медленным прогулочным шагом.

— Она же сильная девочка, Ева, не держи ее в кулаке.

— Она же Садирова, ты хотел сказать? — говорю я в ответ.

— Наследственность, — он чуть заметно пожимает плечами и скользит взглядом поверх моего плеча.

Поворачиваюсь. Маленькое кафе с летней площадкой. Народа почти нет, потому что сезон вот-вот закроют, но зато бариста в ударе: рисует что-то шоколадным порошком на пушистой пенке.

— Хочешь? — спрашивает Наиль.

— Хочу.

Он уходит и пока ждет своей очереди, я ловлю Хабиби и пытаюсь поправить на ней одежду.