— И где тебя такому научили?

Ухо нервно дернулось.

— Н-на границе. Я там д-два г-года п-провел…

Побег малины нежно прилег на эльфово колено… и в венчике листьев показалась ягода. Вот подхалим… это я про малину. А еще сторожевая.

— И как оно?

Я про границу всякого слышала. Но сама и из города выезжала нечасто.

— Хорошо… — он прикрыл глаза и добавил. — Очень хорошо… там мамы не было.

Он замолчал. И я ни о чем не спрашивала.

Оно мне надо, влезать в чужие проблемы, когда своих с избытком?

— Я п-посижу н-немного?

— Посиди.

Лавки мне не жалко. Цикад тоже. И малины хватит на двоих… в конце концов, малина на двоих — это еще ничего не значит.

Жизнь — тоска.

В посмертии тоже ничего хорошего. Я дернула ногой, и челюсти упыря громко клацнули, ухватив лишь воздух. Он же, кувыркнувшись, неловко приземлился на моховую подушку и заскулил.

Ночь.

Романтика, мать ее… полная луна зависла над кладбищем. И старые памятники гляделись в ней этакими уродливыми осколками костей. Упырь завозился и вой его сделался громче, появились в нем жалобные нотки. Он обошел дерево по кругу.

И еще раз.

И увлекшись, быстро потрусил по собственному следу. Да уж… интеллектом упыри не блещут. На мое счастье. Я поерзала, устраиваясь поудобней в развилке. Ночь обещала быть долгой.

…а тоже, поверила, старосте. Мол, закныши завелись, бедокурят. Всего-то и надобно, погонять чутка, чтоб убрались с кладбища. А то могилки копают, цветочки разбрасывают и пугают приличных вдов.

Вздох мой заставил упыря остановиться.

Тощий какой.

Недавно вылупился, стало быть. Вон, и остатки одежды сохранились. Приличным человеком был при жизни. Наверное. Тут уж никак не угадаешь, и вообще, как по мне, прежде чем закапывать покойника, разумно ему голову отрезать. Или, на худой конец, кол осиновый в грудь вогнать.

И чесночку…

С чесночком оно надежней.

Я вытащила из кармана пакет с молотым и, свистнув, опустила руку, помахала, привлекая внимания упыря. Тот подобрался. В мутных глазах его мелькнула искра надежды.

Давай дружок…

Упырь не обманул ожиданий.

Прыжок его, еще не пообвыкшегося с телом, был неуклюж. Но пасть распахнулась, аккурат для того, чтобы поймать пакетик. Бумажная оболочка лопнула, и упырь завизжал.

Громко так.

Тоненько.

Нет, как его можно было принять за закныша… и вообще…

…ничего, за упыря возьму втрое. Чтоб на будущее знали, как несчастных некроманток, жизнью обиженных, в заблуждение вводить.

Упырь метался, то и дело натыкаясь на надгробья. Он верещал и подпрыгивал, смешно тряс головой и, кажется, отплевывался. Уйдет же, зараза этакая… лови его потом по окрестностям.

И я сползла с дерева.

— Эй ты… — голос мой прорезал ночную тишь, и ответом ему стал жалобный плач козодоя. Упырь, как ни странно, услышал. Он дернулся всем телом, извернулся и, опустившись на четвереньки, кинулся на меня.

Быстро кинулся.

Вот же…

Зараза…

Брызнули комья земли. И шкура упыриная треснула, выпуская острейшие иглы. Я же, нервно сглотнув, сделала единственное, на что была способна: огненный шар.

От страху, не иначе, — гворхов до того я только в университетском музее и видела — шар получился ярко-белым, стабильным и, главное, полетел именно туда, куда его послали: прямиком в оскаленную пасть. Щелкнули челюсти — нежить, даже высшего порядка, к обучению не способна — и спустя мгновенье раздался взрыв.