А Варя восхищалась.

– Ты такой красивый, – вдруг сказала она, и куснула его за плечо, и провела рукой по спине, по самому позвоночнику, все ниже, и ниже, и ниже, – у тебя такая красивая длинная спина!

И она не смеялась над ним, он видел это совершенно точно, потому что еще раз успел посмотреть ей в лицо, очень серьезное и ласковое, он никогда не видел таких ласковых женских лиц.

И ему так хотелось, чтобы она еще раз сказала, что у него красивая спина, или рука, или нос, просто для того, чтобы это услышать, и потом жить, зная это и упиваясь, потому что вдруг оказалось, что это очень важно, так важно, как ничто на свете!

Оказалось, что просто жить – дышать, двигаться, заниматься любовью на холодном кабинетном диване, смотреть в глаза, чувствовать жар и страх – это очень важно. Еще утром он думал с ожесточением, что умрет, и наплевать, и ладно, Разлогов уже умер. Хорошо ему, Разлогову, у него все позади. А потом оказалось, что Разлогов не умер, и он, Волошин, не умер тоже, а, наоборот, воскрес, как будто хлебнул «живой воды» из той самой установки, схему которой порвала в клочки разлоговская собака Димка!..

Потом они долго лежали молча, словно привыкая друг к другу и к странному состоянию близости – диван был узкий, и «отдалиться» у них все равно не получилось бы.

Варя приподнялась и прижалась ухом к его виску. Кожей Волошин чувствовал ее сережку.

– Ты что?

– Вот как мне подслушать, о чем ты думаешь?

– Зачем?

– Мне хочется.

– Слышно?

Она заглянула ему в лицо.

– Нет.

Он усмехнулся, чувствуя себя очень взрослым и умным.

– Ты же так близко! И все, что у тебя в голове, тоже очень близко, и мы только что занимались любовью, и ты был совсем… близко…

– Это точно.

– А я ничего не слышу. Как это может быть?

– Я думал, что в понедельник должен тебя уволить, – признался Волошин неизвестно зачем. Он думал об этом давным-давно.

Она зевнула.

– Увольняй.

– Как?! Тебе все равно?

– Ничего мне не все равно, Марк. Но если ты решил меня уволить, то ведь все равно уволишь.

– Это неправильный ответ, – вдруг вспылил Волошин, – ты должна меня уговаривать! Умолять и все в таком роде. Ты что, хочешь уйти?

– Нет. Но ты все равно можешь меня уволить, а я, конечно, могу тебя умолять, если тебе хочется! – Тут она как-то подвинулась, так что ее губы оказались возле самого его уха. – Я могу начать умолять тебя прямо сейчас. Или тебе нужен перерыв?

– Никакой перерыв мне не нужен, – с трудом сообразив, о чем она спрашивает, выговорил Волошин. – Можешь начинать.

Утро понедельника наступило, и пошел снег густой-густой, словно пенное море колыхалось над капотом разлоговского джипа. «Дворники» мотались у Глафиры перед носом, но все равно было почти ничего не видно.

Все воскресенье Глафира боялась, что это утро наступит, боялась и… ждала его. Она чувствовала, что именно в это утро изменится вся ее жизнь.

– Как ты считаешь, сюда?..

Дэн Столетов, который выражал самое горячее желание поехать с ней, теперь притих и сгорбился, предстоящее дело его как будто пугало.

– Я не знаю.

– Наверное, сюда, а куда еще?..

– Может, спросим?