– Выходи наверх!

Механик ткнул толстым пальцем в ручной топливный насос:

– Резьба! На втулке! Сорвана!

– Я приказал, чтоб все наверх!

– Я и говорю! Надо бы еще форсунки! Прочистить!

– А?

– Чего?

Упругий и тяжелый грохот свалился на них.

Вольнов повернул механика к себе спиной и толкнул его коленом под зад. Григорий Арсеньевич послушно полез к трапу. Он даже заторопился. Он, очевидно, понял, что нарушает приказ своего капитана. И хотя ему всегда странно было называть капитаном дружка своего сынишки, он старался уважать его и слушаться.

Вольнов стоял внизу и смотрел на то, как лезет Григорий Арсеньевич. И кроме мыслей о судне, о льде, о том, что, быть может, стоит сейчас откачать за борт питьевую воду из носовых цистерн, кроме беспокойства за людей и тысяч других больших и малых беспокойств он еще подумал о том, что уже второй раз приходится нарушать законы из-за Сашкиного отца. Он нарушил их, когда устроил старика на судно. И сейчас, когда ушел с палубы. Не имеет права капитан уходить с палубы в такой момент.

Туман по– прежнему скрывал равнодушной завесой все вокруг, но льды немного успокоились, потому что вдруг стих ветер. Льдины чуть-чуть начинали расползаться. А часам к восьми вечера ушел туман. И прямо по носу в кабельтове расстояния они увидели «Седьмой» и длинную сутулую спину Якова на его мостике. Совсем такую, как тогда в Петрозаводске, когда «Седьмой» стукнул их на швартовке.

Солнце спускалось за дальние льдины. Его белые лучи скользили по этим "льдинам и редким окнам чистой воды, и от «Седьмого» протянулась по ропакам длинная фиолетовая тень. Солнце совсем не грело. Вольнов чувствовал, как затвердели от холода щеки и губы.

– Подойдем к «Седьмому»? – спросил старпом. – Вот они… Вместе стоять веселее, а до утра мы дальше не двинемся, пожалуй.

– Нет. Не пойдем, – сказал Вольнов угрюмо. Он не хотел видеть Левина.

– Мы давно договор не проверяли, – сказал старпом.

– Можете идти отдыхать, Василий Михайлович, – сказал Вольнов.

Старпом чертыхнулся и ушел. Он был прав. Сейчас следовало подойти к «Седьмому». Это было бы радостно для обоих экипажей. Матросам очень хотелось бы сейчас постоять с «Седьмым» борт о борт, почесать языки, посмотреть на другие лица.

– Товарищ капитан, а вон «Седьмой», да? А мы к нему подходить не будем? – крикнул с палубы боцман.

– Нет. Не будем, – сказал Вольнов. Он был убежден, что следующим задаст этот вопрос Григорий Арсеньевич, когда матросам надо было чего-нибудь добиться у капитана, они подговаривали механика. Старик был добр и не мог им отказывать. Он то просил выдать команде сгущенного молока, то заступался за Корпускула. Матросы чувствовали, что у старика с капитаном несколько особые отношения и что капитан чаще всего идет навстречу механику.

Через пять минут механик поднялся на мостик.

Вольнов хмыкнул.

Григорий Арсеньевич сразу хотел что-то сказать, но раскашлялся и сперва долго грохотал и отплевывался, сотрясаясь всем своим грузным телом. Наконец вытер прослезившиеся глаза и сказал именно то, чего ожидал Вольнов:

– К «Седьмому» бы подойти… У меня воздух травит из запасного баллона, а у ихнего механика прокладок пруд пруди… Такой он вообще хитрый суслик…