Когда Ропс влился в наш коллектив, он принес на работу свои ножницы. Подобных мне в жизни не приходилось видеть. Сорок пять сантиметров в длину, никелированные, выкованные из золингеновской стали. В ящичке Ропса на самом краю подковообразного редакционного стола лежал специальный брусочек, и каждое утро, прежде чем приступить к работе, он мастерскими движениями проводил им по режущей части лезвий.

Одной из стародавних традиций нашей редакции было то, что каждый автор, подготовивший статью, наклеивал ее на длинную бумажную простыню. Когда я передавал публикацию ответственному редактору отдела новостей, то всякий раз замечал, с каким нетерпением Ропс ожидал, когда же она окажется перед ним. Одной рукой он угрожающе размахивал своими громадными ножницами, подбрасывая в воздух бумажные обрезки, тогда как другая, вооруженная мягким химическим карандашом, яростно металась по рукописи, напоминая движения маэстро, дирижировавшего оркестром в сияющем концертном зале.

Когда Ропс первый раз орудовал над статьей Шрайбера, это вылилось в стычку между ними, которой суждено было вскоре перерасти в тотальную войну. Сюжет — кстати, отнюдь не из лучших в творчестве Шрайбера — представлял собой довольно слезливую зарисовку о слепой девочке, которая жила в маленькой деревушке неподалеку от города. Односельчане решили сброситься, чтобы отвезти ребенка к чародеям одной из известных клиник, где, как они надеялись, должно было произойти чудодейственное исцеление.

Шрайбер с опаской взирал на валик своей старенькой пишущей машинки, когда Ропс принял из рук ответственного редактора его статью.

— Ага! — воскликнул Ропс, и его маленькие черные глаза прямо-таки засияли в предвкушении корявой фразы. — «Общее единогласие мнений», да? Его карандаш вычеркнул все, кроме «единогласия», чем заметно облегчил это тяжеловесное предложение — «прижала куклу к своей левой груди»? — Карандаш исправил все таким образом, что девочка прижала куклу к левой стороне своей груди. Потом он покачал головой и. пробормотал: — Бред какой-то! — и засверкал ножницами, отчего Шрайбер схватился за живот. Еще один неуместный абзац полетел в мусорную корзину, подобно тому, как отбрасывается в хирургический бикс отрезанный аппендикс.

Затем Ропс склонился над рукописью, его карандаш задергался, заметался, заскользил по ней и, наконец, остановился.

— Ага! — снова воскликнул Ропс и похлопал отредактированное произведение.

Небрежным почерком он надписал ироничный заголовок, весьма подходивший к содержанию статьи.

После этого, как позднее писали газеты, наше здание буквально вздрогнуло, и то же самое произошло со Шрайбером. Когда помощник редактора передал ему его рукопись, репортер взглянул на свою усеченную до девяти строк мелкого шрифта публикацию и побледнел.

Он резко шагнул к столу Ропса. Тот явно пребывал в блаженном настроении от хорошо выполненной работы.

— Мерзкий мясник! — выкрикнул Шрайбер.

— Продажный писака! — парировал Ропс, беря ножницы на изготовку.

— Гарвардский змей! — продолжал Шрайбер, сжимая свои пухлые кулаки.