— Едет! Государь едет! — сказал он ей, сжимая ее руки:- Наша судьба решается!

— Помоги Боже! — прошептала Маша. — Я завтра к Иверской пойду. Пойдем вместе.

— Пойдем, — согласился Брыков, и на другой день они оба плача молились у чтимой иконы Иверской Божьей Матери.

Действительно, император Павел, едва узнал, что Лопухины тронулись из Москвы в Петербург, тотчас заторопился туда же. Образ чистой, прекрасной девушки неотступно стоял перед ним, своей красотой врачуя его душу и успокаивая ее. Он улыбался, думая о ней, и его лицо становилось при этом добрым и ласковым.

— Скорей! Скорей! — торопил он окружающих.

Царский поезд летел, не встречая на пути ни задержек, ни препятствий. Случалось, что загнанные лошади падали в дороге; тогда им торопливо обрезали постромки, и дормез несся далее от подставы до подставы.

— В Москве одну ночь ночуем, — сказал государь своему личному секретарю. — Распорядись лошадьми!

Обрезков молча склонял голову и высылал вперед курьера с необходимыми инструкциями.

Словно ласточки весною, летели в Москву курьер за курьером со словесными и письменными приказами: ни парада, ни развода, ни бала, ни даже особенной встречи. Изготовить государю обед, а вечером ванну. Явиться с докладами к девяти часам; в одиннадцать государь уже почивать будет, а уедет в пять часов утра.

В Москве шли суетливые приготовления, отражаясь даже на уличной жизни. Во все концы носились курьеры, то и дело видели скачущих Архарова или Гессе. Наконец император приехал. Его усталое лицо выражало удовольствие.

— Еще два дня — и мы в Петербурге, — сказал он Обрезкову. — Ну, докладывай дела, давай бумагу. Зови Архарова! — И, приняв ванну, он занялся делами, быстро решая пустые и мелкие и осторожно откладывая в сторону решение крупных. — Ну, а по полкам что?

— Казусный случай, — доложил Архаров, — вот прошение. Извольте проглядеть.

— Прочти! — сказал государь, кивая Обрезкову. Тот прочел и сказал:

— Поручик Брыков просит принять его на службу вновь, так как был исключен из полка ошибкою, умерший!

Государь откинулся в кресло и задумался, а потом вдруг вскочил, гневно сверкая глазами, и закричал:

— Ошибка? Мистификация? Ты помнишь, мы в Казани подписали отставку Брыкова за болезнью, а тут вновь. Дай сюда! — Он протянул руку к прошению.

— Ваше величество, — забормотал испуганный Архаров, — то брат, который…

— Знаю-с, — обрезал Павел и быстро набросал несколько строк. — Вот-с резолюция! А вам стыдно, сударь, да-с!.. Не знать, что офицер по дна прошения подает. Пусть он радуется, что я добр! Ну-с, что далее?

Смущенный Архаров стал продолжать свой доклад.

На другой день трепещущий Брыков пришел к шефу полка за решением своего дела.

— Ничего не понимаю! — сказал ему полковник. — Начните хлопоты снова!

— А что? — упавшим голосом спросил Семен Павлович.

— Да вот: отказ! Извольте прочесть!

Брыков взял свое прошение и на его полях прочел надпись: «Исключенному поручику за смертью из службы, просящему принять его опять в службу, потому что жив, а не умер, отказывается по той же причине».[1]

Брыков перечитал роковую надпись еще раз и склонился над нею. Шеф полка, полковник Авдеев, с сочувствием взглянул на него и заговорил: