Войдя в свою туалетную комнату, граф понял, что больше сегодня не уснет и нет смысла ложиться в кровать, хотя было еще дьявольски рано, и, позвонив камердинеру, сбросил ночную сорочку. «Что понадобилось Софии от матери в такой ранний час? Неужели какая-то проблема со свадьбой? – думал граф. – Нам всем повезет, если у девочки не начнется истерика задолго до благополучного окончания церемонии».
«Как он изменился», – думала Оливия, лежа неподвижно под одеялом и глядя на балдахин над кроватью. Центром его мира всегда была она, она и София после ее появления на свет, и еще Раштон. Никогда никто другой и ничто другое ему не были нужны. Он часто ворчал, когда Оливия напоминала ему о каком-нибудь приеме, где им необходимо было присутствовать. И на свадьбу Лаури Маркус не хотел идти без нее, это она заставила его поехать, считая, что ему доставит удовольствие встреча с другом. И вот теперь он мог лежать в ее постели, опершись на локоть, и говорить о безнравственности ее связи с предполагаемым любовником так, словно подобное поведение было абсолютно нормальным для мужа и жены.
И что самое отвратительное – она понимала, что для Марка это действительно норма. Он теперь был частью своего общества, она – нет. Оливия удивлялась, что не стала решительно отрицать свою связь с Кларенсом. Накануне вечером она сказала мужу, что Кларенс ее друг, но он либо не правильно понял ее, либо вообще не поверил, а она не пыталась убедить его. Она была слишком расстроена и утомлена, чтобы стараться доказать что-то, что Марк, по ее мнению, должен был понимать без всяких объяснений. Если бы он знал и понимал ее так, как она думала, ему и в голову не пришло бы связывать ее и Кларенса. Но Маркус принадлежал к реальному миру, а она была там чужой. Какая женщина стала бы настаивать на том, чтобы ее муж один поехал в Лондон на свадьбу друга и принимал участие во всех гулянках и выпивках, мальчишниках, неизбежно сопутствующих женитьбе? Только чистая, доверчивая невинность.
Оливия мечтала оказаться дома, подальше от Клифтона, вернуться в свой уютный мирок. Но она осознавала, что впереди ее ждет не спокойствие, а опять борьба, тревога, и, возможно, она никогда больше не обретет покоя. В прошлом она боролась, считая себя правой и полагая, что совершенное Маркусом не подлежит прощению. И несмотря на то что в душе она все-таки простила мужа, Оливия искренне думала, что они никогда не смогли бы жить вместе. Она не верила, что между ними восстановились бы те доверие и дружба, которые так прочно связывали их. Теперь она поняла – слишком поздно, – что была не права во всем. То, что сделал Маркус, не было смертельным грехом, и если бы только у нее хватило мужества попробовать, они могли бы построить еще более крепкие, чем прежде, отношения, которые базировались бы на реальности. Она и Марк страдали бы вместе и вместе набирались бы сил. Тогда она отказалась дать их браку возможность развиваться и крепнуть, теперь же было слишком поздно.
Маркус говорил о Кларенсе так, словно не возражал против того, чтобы тот был ее любовником, а о леди Монингтон говорил так, будто она была неотъемлемой частью его жизни. Занятие любовью с женой – вот что вызывало в нем чувство вины, а вовсе не то, что он имел любовницу. О да, днем Маркус был с ней вежлив и любезен, но все это был спектакль, который они договорились разыгрывать ради Софии. Да, несколько раз он занимался с ней любовью, и им было хорошо вместе, намного чудеснее, чем когда-либо в годы их совместной жизни, но это было только физическое влечение, только секс. Оливия считала, что Маркус стал совсем другим, в то время как она почти не изменилась, что после долгих лет жизни врозь расстояние между ними было непреодолимым. Лишь одно осталось неизменным – она все еще любила его. И ее любовь снова превратилась в боль и останется такой на протяжении многих мучительных месяцев.