Через день унтер-офицер (тюремный сторож был в унтер-офицерском звании) снова появился в камере Басаргина и зашептал:
— Ваше благородие, хотите бежать из крепости?
Чего угодно ожидал Басаргин, только не этого. Даже не поверил тюремному сторожу.
— Как же ты через все караулы — в кармане, что ли, меня пронесешь?
— Хотя бы в кармане, — загадочно ответил сторож.
Долго не мог заснуть в ту ночь Басаргин. Лежал он на нарах, смотрел в сырой потолок. И представлялась поручику Оленька. Шли они вместе по лугу. Носились стрижи над обрывом. Тихо шептались травы. Заливалась Оленька смехом.
«Убегу. Ради нее убегу», — решил, засыпая, поручик. Заснул и снова увидел Оленьку. Только это уже не трехлетняя девочка, а взрослая Оленька. Красивая, стройная. Смотрит Оленька на отца и вдруг задает вопрос:
— Скажи, а это верно, что ты убежал из крепости?
— Верно.
— А верно, что остальные пошли на каторгу?
Запнулся с ответом поручик и тут же открыл глаза. Чувствует — прошиб его пот холодный. Утром в камере вновь появился тюремный сторож.
— Все договорено, ваше благородие. Готовьтесь. Нынче ночью.
Посмотрел Басаргин на унтер-офицера и говорит:
— Братец, прости, не могу: Оленька.
— Что — Оленька? — не понял сторож.
— Не велит.
Унтер-офицер удивленно посмотрел на Басаргина.
— Не простит, понимаешь, Оленька. Ступай, дорогой ступай.
Сторож хотел что-то сказать.
— Ступай, — повторил Басаргин.
«Э-эх, рехнулся, видать, поручик», — подумал унтер-офицер, выходя из камеры.
ПРИГОВОР
Шесть томительных месяцев провели декабристы в Петропавловской крепости. Шесть томительных месяцев не прекращались допросы. И вот приговор объявлен. Пять декабристов: Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин и Петр Каховский — были приговорены к смертной казни через повешение. Остальные лишались чинов и званий и ссылались в Сибирь на каторгу.
Декабристы гордо встретили свой приговор.
— И в Сибири есть солнце, — сказал декабрист Сухинов.
12 июля, впервые за все эти месяцы, заключенных собрали вместе. Была устроена церемония лишения осужденных чинов и званий. Называлось это гражданской казнью. С осужденных должны были сорвать эполеты и ордена, бросить в огонь. Над головой у каждого переломить шпагу.
Николай I находился в это время далеко за городом, в Царском Селе. Он приказал, чтобы через каждые 15 минут к нему являлся фельдъегерь, сообщал о том, как идет церемония.
Приехал первый фельдъегерь:
— Построены, ваше величество. Генерал-адъютант Чернышев приказал распалить костры.
— Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
— Да что-то не очень видно, ваше величество.
Прибыл второй фельдъегерь:
— Костры разложены, ваше величество.
— Так.
— Генерал-адъютант Чернышев дал приказ срывать эполеты и ордена.
— Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
— Да что-то не очень видно, ваше величество.
Третий курьер явился:
— Срывают эполеты и ордена, ваше величество. Бросают в огонь.
— Так.
— Генерал-адъютант Чернышев отдал приказ ломать шпаги над головами.
— Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?