Всякое простое человеческое проявление Тарковского, не осененное печатью его гениальности, навсегда оставалось в памяти. Вот один смешной случай такого рода.

Как я уже заметила выше, Сережа Найденов, молодой племянник Ларисы Павловны, влюбился в меня в то лето пускай не на берегу «колдовского озера», но на берегу ставшей для всех нас «колдовской» реки Пары. Дело близилось уже к моему отъезду из Авдотьинки, когда, подавшись, наконец, общей «колдовской» атмосфере, в которой было «столько любви», мы с Сережей тоже, выйдя с верандочки Тарковских далеко за полночь и позабыв о моей несостоявшейся московской любви, присели на завалинку у спящего дома тети Сани, да и процеловались с ним, не мудрствуя более лукаво, от души и до рассвета…

Но, каков был мой ужас, когда, проснувшись утром и поглядев на себя в мутное зеркало, украшавшее горницу, я увидела, что вся моя шея, точно ожерельем, украшена… синяками! Тут уж нам, молодым да неопытным, было и впрямь не до шуток. И кого же было посвятить в это несчастье, да еще накануне моего отъезда, как не Ларису? Не Андрея же обременять такой «стыдобой». Но неожиданно для меня совет старейшин, представленный все-таки Ларисой с Андреем, постановил, что все не так страшно, и паника отменяется: отъезд в Москву следует отложить на несколько дней и как можно быстрее отыскать для меня «свинцовую примочку», которая поможет поскорее скрыть следы «преступления».

Помню, что Сережа безрезультатно обегал все окрестные деревушки, но за чертовым зельем нам с Ларисой пришлось ехать в итоге чуть ли не в Шилово. И когда, наконец, оно было торжественно доставлено в нашу деревенскую глушь из районного центра, то Андрей с неожиданной и льстящей мне истовостью собственноручно принялся за мое излечение.

Из горницы были изгнаны все дети и посторонние. Меня водрузили на табурет перед тем же зеркалом, перед которым я опознала свой позор, и Андрей, оттягивая марлевую повязку, призванную свидетельствовать общественности, что меня настигла злополучная ангина, не дрогнувшей рукой начал заливать' за нее леденящее зелье. Я верещала от колющего холода, но Андрей был неумолим. А когда процедура была завершена, то, посмеиваясь, но с осознанием чрезвычайной важности предпринятых действий, он многозначительно заключил, очевидно, в воспитательных целях: «Ну, вот! Следующий раз будешь знать, как целоваться!» Напутствию этому я постаралась следовать всю свою последующую жизнь…

Так жаль, но мне никогда более не довелось побывать в Ав-дотьинке, в доме тети Сани, хотя много раз, направляясь потом в Мясное, где Тарковские позднее купили и отстроили себе деревенский дом, мы проезжали мимо знакомого поворота, не сворачивая. Родственные отношения были прерваны после того, как Лариса безуспешно попыталась отсудить у тети Сани дом, когда-то принадлежавший их общим предкам. Это было так странно: тетя Саня и дядя Коля, простые крестьяне, не выезжая, ухаживали за этим домом всю свою жизнь… Вот как запросто и неожиданно могли вызревать в практической жизни не слишком возвышенные идеи…