Падение наше закончилось очень быстро, потому что я стукнулся обо что-то не слишком мягкое, но и не настолько твердое, чтобы переломать себе все кости. Хуже всего было то, что сверху на меня повалился Массильон, а вдобавок лицо мне накрыло полой женского пальто.

Не без труда я столкнул с себя актера, который жалобно замычал, отбросил ткань с лица и поднялся на ноги. Высоко наверху темнел люк, в который мы так неудачно провалились, и в нем были видны кусочек неба и какая-то звезда, которая насмешливо подмигивала мне, как старому знакомому.

– Фредерик, – прошептал я, держась за бок, – вы живы? – Тут я заметил возле себя еще одно тело и похолодел. – Амалия!

Она открыла глаза, и я поразился, увидев, как они блестят в потемках.

– Люсьен, – с усилием прошептала она. – Где Люсьен?

– Я здесь! – прозвенел в сумраке жалобный голосок.

– Ты цел?

– Кажется, да, только колено ушиб немного.

Спохватившись, я помог Амалии подняться на ноги. Она подобрала с земли свою сумку и огляделась. Хромая, к нам подошел Люсьен.

– Кажется, обошлось, – буркнула Амалия. – Фредерик, вы живы?

– Жив, – проворчал актер, кое-как принимая сидячее положение. – Но я в жизни не падал в колодец! Слава богу, хоть шею себе не сломал.

– По-моему, это вовсе не колодец, – проговорила Амалия, оглядываясь.

– А что же? – поразился Массильон.

Мы с Амалией посмотрели друг на друга.

– Кажется, – нерешительно промолвил я, – это какое-то подземелье.

– Смотрите! – пронзительно закричал Люсьен, хватая меня за рукав. – Смотрите! Люк!

Я поднял голову – и остолбенел.

Люк на глазах становился все меньше и меньше. Наконец он закрылся, и в подземелье, куда провалились четыре человека, наступила кромешная тьма.

Ветер завыл, заскулил и стал царапаться в окно, как большая собака. Жандарм Реми Комартен поднял голову от письма, которое он писал своей невесте, и тут огонек в лампе заколебался и потух.

– Тьфу ты! – с досадой промолвил Комартен.

Из щелей тянуло холодом. Жандарм потянулся к закапризничавшей лампе, задев по пути какой-то небольшой предмет, и, провозившись в темноте минут пять, ухитрился-таки зажечь лампу. Едва тусклый свет осветил помещение, Комартен увидел, что он случайно опрокинул на почти законченное письмо полную чернильницу, что, конечно же, вовсе не добавило его посланию выразительности.

Настроение было безнадежно испорчено. Чертыхнувшись, Комартен схватил со стола листок, на котором разлилась чернильная лужица, и яростно скомкал его, да так удачно, что половина чернил оказалась на его мундире, а вторая половина – на руках.

– О, господи… – простонал Комартен.

Отшвырнув проклятое письмо, он взял первую попавшуюся бумажонку и стал оттирать ею чернильные пятна с рук. Только когда эта нелегкая процедура была закончена, Комартен вспомнил, что на этой бумажке был его рапорт о краже коровы у крестьянина Грегуара Померси, который он собирался представить в префектуру.

У Комартена не осталось даже сил, чтобы ругаться. Он рухнул на стул и сидел, раскачиваясь всем телом. Все валилось у него из рук с тех пор, как неделю назад он получил назначение в Сен-Пьер, деревушку у подножия горы Иссервиль, на вершине которой стоял одноименный замок. Сначала Комартен напился в кабаке и едва не посеял казенную саблю, потом замерз и простудился, а потом…