– А потом? – спрашивает, любуясь, генерал.

– Потом оно тоже развивается, но в противоположном направлении.

Вздохнув, Кологривов указывает на плакат Человек в возрасте 40–50 лет (Мужчина. Вид спереди). Утолщается жировая прослойка под кожей. Кожа растягивается. Лицо дрябнет и оплывает. Тело аккумулирует запасы жира, особенно – на животе и боках. Торс в сравнении с ногами кажется непропорционально большим, даже карикатурным. На ногах и на руках начинают образовываться круглые жировики. На других частях тела – тоже. Они искажают прежнюю строгость линий и говорят о неблагополучии с обменом веществ. Наблюдается усиленный рост волос на спине, груди, надбровных дугах, в (на) ушах и носу.

Дальше – больше. Волосы седеют. Появляется запах горького старческого пота. Кожа увядает и собирается в складки. Старение организма сопровождается склеротическим утолщением артерий. Они становятся тугими, хрупкими и грозят разрывом. Постепенно выпадают зубы. Дело отчасти можно поправить посредством вставной челюсти (сделанная небрежно, она делает произношение слегка присвистывающим), но даже такая мера не способна переломить общей негативной тенденции. Сплющиваются межпозвоночные диски, позвоночник перестает быть эластичным и проседает. Человек уменьшается в росте. Органы изнашиваются до невозможности. Мозг начинает содержать избыточное количество воды, и его работа затрудняется. В конце концов человеку становится тяжело жить. Он умирает.

За окном слышны гудки последних вечерних катеров.

– Значит ли это, – спрашивает генерал, – что основной причиной смерти человека является его жизнь?

Аптекарь Кологривов садится на стул и спокойно смотрит на генерала.

– Можно, ваше высокопревосходительство, сказать и так.

В районный центр Соловьев прибыл рано утром. Ему сказали, что до станции 715-й километр по железной дороге он не доберется. Теперь там не останавливались даже электрички. Соловьев поехал на автобусе.

Автобус был старым – таким же, как в его детстве. В Петербурге этих машин Соловьев уже не видел. На ухабах автобус трясся – долго, судорожно, будто в астматическом кашле. Открывая на остановках двери, издавал звук давимого стекла. В деревне, где была его школа, Соловьев вышел. Дальше нужно было идти пешком.

Соловьев отправился было по знакомой дороге, но, остановившись, развернулся и быстрым шагом направился к школе. На входной двери висел замок. Каникулы, вспомнил Соловьев. Это каникулы. Он подошел к одному из окон и прижался лбом к стеклу. За отраженными в стекле тополями смутно проявился кабинет русской литературы. Откинутые сиденья парт. Любой ответ начинался их стуком, стуком же и оканчивался.

– Почему военная трилогия называется Живые и мертвые? Так… – поиск пальцем по классному журналу, – Соловьев!

Сиденье откинулось. В сущности, у генерала было только две папки. Узнав, что все, с кем он учился, умерли, он перенес их из папки Мертвые в папку Живые. Вот и всё. Поступил ли бы так сам Соловьев? Это уже другой вопрос. Но отсутствие его одноклассников за партами было зияющим. Оно было как смерть. Хуже смерти, потому что, явственно отсутствуя, его одноклассники где-то (скорее всего, недалеко) симулировали свое существование. Их тени посещали стекольный завод. Пронизанный сквозняками коровник. Может быть, межколхозную станцию по ремонту комбайнов.