Как-то раз вратарь одной из команд самоотверженно бросился в ноги игроку, и ему попали бутсой по голове. Он упал. Все метнулись к нему. Наш старшина в судейской форме быстро подбежал к лежащему вратарю и сказал:

— Продолжайте игру!

Я говорю:

Товарищ судья! А он мне в ответ:

— Не судья, а товарищ старшина!

— Так мы же на поле. Надо же осмотреть человека. Он наверняка больно ударился и не может встать.

— Он пьяный в доску. Сейчас будет играть как миленький, только быстрее протрезвеет от этого удара.

И действительно, парень поднялся и начал играть. В перерыве выяснилось, что он был прилично выпивши. И старшина правильно сказал, что если бы он не был так сильно пьян, то не бросился бы сломя голову в ноги нападающему, уже бившему в тот момент по мячу.

Когда мы уходили в отпуск после полётов, а это был самый большой отпуск — двадцать пять дней, нужно было сдавать своё лётное имущество. И вот здесь старшина проявил себя с самой человеческой стороны. Нам было приятно привезти домой какой-нибудь лётный сувенир… Наши груди украшал парашютный знак с количеством прыжков. Голубые погоны с жёлтой окантовкой тоже говорили о том, что мы — лётный состав. Кому-то хотелось взять свои перчатки, кто-то хотел повезти с собой шлемофон. Но лётное имущество нужно было сдать. Того, кто его не сдавал, домой не отпускали, пока он не возместит убыток за потерю своих доспехов. А старшина стоял на страже всех этих дел. И, конечно, когда курсанты стали сдавать имущество, у многих не хватало тех же перчаток и прочих элементов лётного костюма. Когда первый поток курсантов уехал, нас осталось несколько десятков человек с недостачей. Мы подошли к старшине и спросили его, сколько ему нужно денег, чтобы мы поехали в отпуск (отпускных нам давали, по-моему, 25 рублей) с перчатками. И вот здесь мы увидели нашего старшину с совершенно другой стороны.

— Что ты мне должен — перчатки? — спросил он меня и повёл в каптёрку, где показал разрезанные пополам перчатки. — Вот твои перчатки, — продолжил он, подавая мне одну половину.

— А для чего эти половинки, кто же их будет носить? — удивился я.

— А их вообще никто не будет носить. Видишь, вот ножницы, мне нужно всё разрезать, чтоб никто этим не воспользовался.

Я подумал: какой же идиотизм! Старшина режет перчатки, чтобы вышестоящий начальник убедился: списанное имущество уничтожено, а не украдено! Мне стало даже немного не по себе от этой глупости. Ну почему бы те же самые перчатки не продать хотя бы за «три копейки» прежним их владельцам? Почему не использовать лётные ботинки и носки? Старшине тоже, видимо, были не особенно приятны эти процедуры. Он требовал от нас обязательной сдачи имущества, а это, в принципе, было никому не нужно. Достаточно разрезать несколько десятков перчаток на мелкие куски, и никто не разберёт, сколько их было — сотня или две? Эта глупость удручала и его. Как правило, старшины — хозяйственные мужики, очень бережливые. В этом суть их работы. И ему тоже было обидно, что он вынужден многих ребят заставлять мучиться со сдачей имущества, хотя она никакого смысла не имела. Так старшина открылся с новой, совершенно не известной нам стороны.