Трач посмотрел на меня, потом на пол и напоследок — на Конюшенко и процедил сквозь зубы:

— Конюшенко, выйди!

И мне:

— Ты свободен. Но я тебя ещё долго-долго пытать буду!

Что он имел в виду, я не понял. Но до меня дошло, что я победил. Хотя, если говорить честно, будь в моих руках тряпка с ведром грязной воды, а Конюшенко сделал бы несколько шагов в своих сапогах по чистому полу, не знаю, чем бы это всё закончилось.

В казарму я возвратился под горячие приветствия ребят. Была суббота. Впереди — выходной. Мы немного побесились. Правда, когда мои друзья украдкой выпивали, я всё-таки пить не стал. Откровенно говоря, выйдя с гауптвахты, я ещё не знал своей будущей судьбы. Любой проступок мог стать роковым для исхода моего дела. Но тем не менее это выглядело как возвращение в новую старую жизнь.

Во вторник меня вызвали на совет училища, и председатель комиссии Перфильев сказал, что мне условно предоставляют право учиться и летать, но до первого наказания. Если оно последует, то меня тут же уволят из рядов Вооружённых Сил без зачёта срока службы. И тогда уже мне придётся все три года тянуть солдатскую лямку.

Ну а теперь настала пора рассказать о моих командирах, о тех, кто остался навсегда в моей памяти и кого я считаю своими учителями.

Старшина нашей эскадрильи был весьма колоритной личностью. Он отвечал за все виды нашего технического снабжения, обмундирование, банные и строевые дела перед вышестоящим командованием. Это был достаточно большой пост с точки зрения сержантского состава. Его образование, конечно, оставляло желать лучшего, но оно с лихвой окупалось природными способностями старшины к командованию, гвардейской выправкой и в то же время хитринкой, умением найти выход из любого положения и быстротой принятия решения.

Лексикон его, как это часто случается, был богат малопонятными словосочетаниями или неправильными ударениями в некоторых популярных словах. Например, когда ему нужно было показать, что мы расхлябаны, он подтягивал нас командой с обязательной присказкой:

— Это вам не в московском метре!

О «медведе с ветками» я уже рассказывал. Этой поговоркой он определял здоровье и крепость человека.

Смешно, но понять его всегда было можно. В 1962 году в Москве проходил большой международный симпозиум. На него съехались все демократические силы того времени. Форум завершился внушительным меморандумом, опубликованным во всех отечественных газетах. О нём часто упоминалось по радио. Естественно, такое занимательное слово не могло миновать словарь нашего старшины. У него, воспитанного и живущего в режиме единоначалия, такое разноголосое и разноликое общественное собрание, как международный симпозиум, вызывало усмешку. Кроме того, слово «меморандум» он не выговаривал, а говорил — «мармаранда». И когда мы собирались, как обычно, небольшими группами и начинали подкалывать друг друга, появлялся старшина и немедленно подавал команду строиться. И тут же говорил:

— Это вам не мармаранда какая-нибудь.

И все тут же начинали, улыбаясь, строиться. По сравнению с пехотными училищами порядки у нас были, конечно, более вольные. Но мы тоже ходили строем и, когда от нас требовали, пели строевые солдатские песни. Не знаю почему, но на всех парадах в Тамбове лётное училище выделялось своей выправкой и чётким печатным шагом. Хотя строевых занятий у нас было явно меньше, нас отличала дружная спайка, что позволяло чётче слышать шаг и такт музыки. И все удивлялись, что именно лётчики выделялись безукоризненным парадным расчётом.