– Но что насчет арендной платы? – спросила я.

– Не волнуйся, уже внесена, – ответила она. – Отдашь сколько сможешь и когда сможешь. После всего, через что ты прошла, я не позволю тебе спать на диване.

Но сейчас мы с ней сидим на том самом на диване, открывая коробочки с едой. На обед, а не на ужин. Рядом с нами сидит Ингрид, только что вернувшаяся с работы в магазине Sephora. Она одета в черное, но ее ногти накрашены ярко-фиолетовым. Дешевая черная краска давно смылась – теперь ее волосы сравнительно скромного пшеничного цвета с парой розовых прядок, обрамляющих лицо.

– А мне рис, пожалуйста, – говорит она. – На самом деле, вкус лапши мне нравится больше, но текстура у нее какая-то противная. Червей напоминает.

Хлоя стискивает зубы, передавая ей коробку. Если бы за терпение давали Нобелевскую премию, Хлою бы давно номинировали. Она была настоящей святой с того самого момента, как меня выписали из больницы. Ни единой жалобы.

Она терпела репортеров, целую неделю подстерегавших меня возле дома.

Терпит мои ночные кошмары, которые порой меня так ужасают, что я звоню ей среди ночи.

Руфуса, который лает на нее каждый раз, стоит ей войти в квартиру.

И даже Ингрид, которая проводит здесь почти все свободное время, хотя живет вместе с Бобби в Куинс. Хлоя знает, что мы с Ингрид навсегда связаны тем, что мы пережили. Ингрид может положиться на меня. А я – на нее. Ну а Хлоя присматривает за нами обеими.

Они познакомились, пока я томилась в плену в Бартоломью. Когда я убежала из приюта для бездомных и не вернулась, Ингрид пошла в полицию, заявив, что меня похитили сектанты. Ей не поверили.

Полиция предприняла активные действия только после того, как к ним обратилась Хлоя, вернувшись из Вермонта и прочитав мои сообщения. Один из копов познакомил ее с Ингрид. Хлоя пошла в Бартоломью и узнала от Лесли Эвелин, что я якобы съехала посреди ночи; после этого полицейским выдали ордер на обыск. Они как раз направлялись к зданию, когда я подожгла квартиру 12А.

Пожар причинил не так много ущерба, как я рассчитывала. 12А сгорела дотла, но мусорный бак помешал возгоранию в подвале. Тем не менее, я беспокоюсь, что против меня могут подать иск. Детектив, работающий над делом, в этом сомневается. Я была в состоянии шока, боялась за свою жизнь и не отдавала себе отчета в собственных действиях.

С первыми двумя пунктами я согласна. Однако я прекрасно понимала, что делаю.

– Даже если на вас действительно подадут в суд, – сказал мне детектив, – любой судья в городе вас немедленно оправдает. Учитывая, что там творилось, я и сам не прочь поджечь это здание.

По-видимому, таково общепринятое мнение. То, что происходило в Бартоломью, поражает своей незаметностью и эффективностью.

Пациенты, нуждающиеся в пересадке органа, чаще всего узнавали про Бартоломью от одного из бывших жильцов. Они приобретали квартиру через подставную фирму, переплачивая вплоть до миллиона долларов.

Потом они ждали. Иногда месяцами. Порой годами. Ждали временного жильца, который окажется подходящим донором. После операции пациент проводил в Бартоломью еще пару недель, восстанавливая силы. А от тела временного жильца меж тем незаметно избавлялись посредством грузового лифта и крематория в Нью-Джерси, крышуемого мафией.