Как обычно.

Сегодня суббота, завтра воскресение, потом начнется новая неделя. И ничего не поменяется, разве что придет с ледяным ветром с гор зима, скует все холодом. Мама будет лежать в полутемной палате и ровно дышать, прикрытая больничным покрывалом, как снегом. Папа бороздит воздушное море над Африкой, смотрит на чужую землю внизу. Ни ест толком, ни спит, хватается за любую возможность подзаработать денег. Звонит в клинику — а там все стабильно. Наш мир замерз, оледенел, и мама дремлет, как царевна в хрустальном гробу и можно лоб вдребезги разбить о прозрачные стенки, но она не услышит, не проснется…

А я обустраиваюсь, шуршу как мышь, готовлюсь к зиме, зарываюсь в нору. Замерзли все цветы, ветра сошли с ума, все у кого есть дом, попрятались в дома…

Отзвонил последний звонок с урока, школа стремительно пустела.

Литературы у нас в субботу не было, но, проходя мимо кабинета, я увидела Татьяну Николаевну, заполняющую журнал, и пятничная обида на Ярослава всколыхнулась во мне с новой силой.

Не буду с ним сидеть!

Я толкнула приоткрытую дверь, замерла на пороге, прикрываясь сумкой.

— Алиса, ты ко мне? — удивилась Татьяна Николаевна.

Я мрачно кивнула.

Вошла в класс, села за парту напротив учительского стола, вздохнула решительно.

И выдохнула:

— Я не хочу сидеть с Ясным. Отсадите меня, пожалуйста.

Татьяна Николаевна внимательно меня оглядела. Поднялась, достала из шкафчика чашки, пакетики с чаем и печенье. В животе сразу предательски заурчало.

— Я далеко живу, в районе ВГСО, — пояснила Татьяна Николаевна, включая чайник на подоконнике. — Пообедать частенько не успеваю. Раньше в восьмилетней школе работала, ближе к дому, а теперь здесь. Ирина Митрофановна со мной часами поделилась, вас передала. Давай чаю попьем. Тяжело тебе?

Я пожала плечами. Ничего не тяжело. Все нормально.

— У меня в этом году картошка хорошо уродилась, может быть, дать тебе мешок? Лишним не будет.

— Спасибо, дядя с тетей засадили летом наш участок, так что я тоже с урожаем. И капуста есть, и морковь, — объяснила я.

Чайник закипел и отключился. В школе затих топот и гомон. Татьяна Николаевна разлила кипяток по чашкам, положила пакетики, раскрыла упаковку печенья.

Не знаю, как это получилось, но слово за слово я понемногу все рассказала ей и про маму с папой, и про дом в Душкачане, и про выгребную яму, гордость мою.

Добралась и до Ярослава — пусть сидит один, он же весь мир презирает! А мне одной тоже хорошо.

Татьяна Николаевна улыбнулась, достала из ящика стола листок, протянула мне. Ага, тот самый, что он от меня прятал. Чего-то латиницей накарябано.

— Он пишет мне сочинения по-французски, — пояснила она. — Первый раз с таким случаем сталкиваюсь. Они долгое время жили во Франции, вернулись в Россию только этим летом, и получается, что русский письменный у него на нулевом уровне. Зато французский практически в совершенстве, раз ему проще на бумаге мысли по-французски выразить, нежели по-русски.

Ну, еще бы!

— Но я французского языка не знаю, и у нас в школе его не преподают, нет таких специалистов.

Я с любопытством разглядывала лист — почерк четкий, я бы даже сказала изысканный. В духе Ярослава, в общем.