Точно — он ведь не расслышал, не мог он на таком ветру расслышать, но ведь надо, надо ему во всем признаться, ведь она все это время жила этим и ради этого, ведь не может она вернуться в свой райцентр Z. просто так!

Приехали скоро — ни пробок не было, ни заторов на дорогах.

Остановилась иномарка во дворе дома, вышел из нее он, а Она — следом.

Уже набрала воздуха в легкие, чтобы крикнуть: «Я! Вас! Лю!..»

И видит: подходит он к подъезду, а из него женщина выходит — миловидная, черненькая, с короткой стрижкой, тоже без шапки, вся хрупкая такая, и целует его. А он — её!!!

Перед глазами поплыли огромные фиолетовые пятна, больше того самого барабана из «Поля чудес», во сто крат больше…

Да, такая женщина не может быть сестрой, не может быть родственницей…

Ясно — жена.

Боже, Боже, Боже….

Это был удар, цунами, обвал, катастрофа — точно землетрясение, семь баллов по шкале Рихтера, как в Японии.

Вернулась из Москвы — и сразу же с горячкой слегла. Сумела только до телефона доползти, номер набрать:

— Приезжай…

И голос — страшный, скрипучий, надтреснутый, першит в горле, сама свой голос не узнает…

Лучшая Подруга приехала, температуру измерила, 39.8, рецепты выписала, и сама в аптеку за лекарствами сбегала.

Чаем отпоила, лекарств дала.

— Ну, легче?

— Да — а–а…

— Ты что — в Москву ездила?

— Ездила… — эхом ответила Она.

— Видела?

— Видела…

— Призналась?

— Да женат он, — вздохнула Она и горько — горько расплакалась.

Несмотря на весь драматизм момента, Лучшая Подруга не смогла сдержать укора:

— Дура ты, дура… Да разве такие мужики бывают свободные? Ты ведь сама об этом догадывалась, сама знала… Что же ты со свиным своим рылом да в калашный ряд?

Да.

Догадывалась.

И знала, наверное… Но конечно же, знала! Но — все равно: она не могла ожидать от него такого коварства, такого низкого коварства, такого вероломства…

Болела долго: почти месяц. Спасибо Лучшей друге — больничный взялась оформлять, в поликлинику не надо бегать.

Уже почти выздоровела, и тут — танкист пришел, попрощаться пред отправкой на войну.

Лицо черное — черное, будто бы в мазуте, и перегаром несет.

Знать, нелегко сборы в театр военных действий ему даются!

Сел.

Повздыхал сочувствующе.

— Ну, как ты?

— Да так…

— Болеешь все?

— Уже нет…

— Горло болит?

— Немножко…

— Хочешь — подлечу тебя?

Она — вяло:

— Как?

— Ну, как в армии все болезни лечат? Спиртом, конечно, — произнес танкист и полез за флягой.

— Да нет, не надо…

— Десять граммов…

— Да не надо.

— Ну, как хочешь: мне больше достанется…

Спрятал флягу, посмотрел понимающе — стало быть, обо всем уже знает. Подруга Лучшая, наверное, растрепалась. А — а–а, теперь все равно.

Чтобы не заводить разговор о нем, перехватила инициативу:

— Ну, когда вас там отправляют?

— Вроде бы завтра…

— Боишься?

— He — а. А чего их бояться? Я только одного вот никак понять не могу: там ведь говорят, что горстка каких — то бандитов, уголовников воюет… Почему тогда против них танки посылают?

У танкиста было такое выражение лица, словно он хотел о чем — то попросить, что — то сказать, но никак не мог этого сделать — боялся, наверное…