– Традиция такая, – пояснил он. – Паровоз – он ведь как живой, все чувствует. Сколько лет Глеб Васильевич на нем отработал. Пойдемте помянем товарища.

На соседнем пути, рядом с «черным» паровозом, стояла платформа, которая идет впереди поезда и несет запасные рельсы, шпалы. По бокам она обложена мешками с песком. На нее и взобрались все двенадцать человек паровозников. Все были в черной железнодорожной форме – потертой, промасленной, в угольной пыли. Они уселись на шпалы. Нарезали хлеб, сало, открыли несколько банок кильки в томатном соусе. Поскольку локомотивные бригады числились в действующей армии, им тоже были положены ежедневные фронтовые сто грамм. Выдаваемую водку не пили, а делали запас для серьезного случая. И вот сейчас ее достали из загашника.

Разлили водку по кружкам, старший лейтенант сказал прочувствованную речь. Выпили не чокаясь, но только закусили, как послышался рев мотора, и над ними пролетел «мессер». Хотя обычно немецкие истребители летали парами, этот был одиночным и сбросил бомбу. Заметить ее смогли многие, только вот отреагировать времени не было.

Раздался глухой удар, бомба пробила дощатый настил платформы прямо в месте импровизированного стола. Не взорвавшись и никого не задев, она ушла между шпал в землю.

Паровозники были в шоке и некоторое время смотрели друг на друга, не в силах вымолвить даже слова.

– Вот сволочь, даже помянуть толком не дал!

От листа фанеры, на котором стояла водка, лежало сало и консервы, не осталось ничего. Случайность это или редкая удача, что взрыва не произошло, вероятно, взрыватель был с дефектом. Но и сидеть на платформе, зная, что под ней сто, а может, и все двести килограммов взрывчатки, было боязно.

Паровозники осторожно спустились на землю и отогнали составы подальше от места падения бомбы. Между рельсами торчал стабилизатор бомбы, а она сама корпусом вошла в землю.

Бывший сапер, служивший на «Илье Муромце», осмотрел бомбу и покачал головой:

– Вытаскивать ее опасно, но и оставлять – тоже, при проходе поезда может взорваться от сотрясения. Нужно подрывать ее на месте.

Бомбу обложили мешками с песком для исключения разлета осколков и подорвали толовой шашкой. Грохнуло здорово, и от мешков только пыль осталась, взметнувшись облаком.

Паровозники переглянулись. Если бы бомба взорвалась на платформе, от них ничего не осталось бы, и все поезда, лишившись в мгновение ока паровозных бригад, остались бы обездвиженными.

Воронку забросали мусором и гравием, переложили рельсы и шпалы. Но случай этот стал наукой, и больше все бригады в одном месте не собирались.

Несколько дней Сергей горевал об убитом машинисте, но жизнь брала свое, и забота о паровозе, волнение – справится ли с поставленной задачей, не подведет ли в нужный момент – отодвинули горечь утраты на задний план. Для Сергея это была первая, самая болезненная потеря. Потом будут другие, но такой остроты, такой душевной боли уже не будет. Человек на войне привыкает ко всему, в том числе и к смерти тоже, и его уже не так шокирует вид крови, смерти. Мозг сам пытается оградить себя от запредельной нагрузки, способной повредить психику.