А папка в гору поначалу шёл, после фронта-то, главврачом цековского санатория уже был — и тут скандал с одной его пассией, кремлёвской дамочкой, слишком высокого полёта оказалась, не по чину. Мало того что сняли с должности — так и мамашка с ним развелась: я, говорит, большевичка, военная лётчица, я, говорит, в Высшей партийной школе работаю, и этот кобель мне не нужен. Ну, «кобель» — то быстро женился опять и уехал в загранку с новой супружницей, на заработки в Афганистан, там тогда шах был, западную цивилизацию хотел вводить. А меня мамка свет Аннушка, чтоб ей пусто было, сдала в интернат: видите ли, занятая была очень, воспитывать дочь ей было некогда, только высших партийных начальников взращивала, как ананасы в тропическом саду. Вот их она просто обожала, а меня не любила. Помню, привела меня как-то с собой в эту академию, стоит худющая, в уродском костюме советского пошива, даже губы не подкрашены — она считала, что красятся только «гулящие» (ах, каким голосом она это произносила, словно говорила: я-то чистенькая, а у других ворота в дёгте), и вещает в аудитории с кафедры: «Марксистско-ленинское учение всесильно, потому что оно верно. Так сказал великий Ленин, так учит Коммунистическая партия. И мы все как один…» Сука идейная, деревня лапотная.
Помню поначалу себя в интернате: кареглазая пятиклассница, ангелочек, образцовая пионерка с плаката, косы «корзиночкой» уложены, в красном галстуке, пою во всё горло песню «Гайдар шагает впереди» и отдаю салют под портретом Ленина. Папка в отпуск несколько раз приезжал из своего Афганистана и хоть бы чего стОящего привёз — кофточки, юбочки одни, тьфу. Нет чтоб золотишко, камешки. Правда, в интернате за это меня модницей считали, первой девкой на селе, ни у кого таких тряпок не было. Как пройдусь — все девчонки от зависти корчатся.
Интернат был с усиленным изучением английского — это мне тоже сильно пригодилось в жизни. Красивая была — глаз не оторвать, даже женщины и дети на улице оглядывались. А я иду с высоко поднятой головой, волосы распущенные до самой попы — хотели не пустить на экзамен с такой причёской, да обломались, я с ними давно научилась обходиться. На белом парадном фартучке приколот комсомольский значок — десятый класс, пишу сочинение «Делать жизнь с кого бы?» Ага, «я себя под Лениным чищу» и «уберите Ленина с денег!» — а только «деревянные» и перепадали, на шампуни какие и хватало да на «Клима», единственные тогда в продажу у нас французские духи такие выбрасывали.
В мединститут папочка устроил, конечно. Училась я там лет десять, что ли. Год протянешь — академка, через годик — ещё раз, а потом и ещё. Нет, здоровьем Бог не обидел, только бланкеткой, когда днём учишься, а только вечером — на работу, много не намолотишь, а уж не до учёбы точно: то залетишь, то засопливишься, то триппер, то сифон — у всякой профессии есть свои профзаболевания. Глушняки — удачные для заработка дни — при таком расписании выпадали редко, а клиента в «Национале» пасти надо, чтоб тебя выбрал да в следующий приезд не забыл.