Хэмптон крикнул мне вслед:

— Ты ведь не засовываешь голову в духовку, а?

— Отъе***сь.

— С большим красным клоунским носом, — пробубнил Хэмптон, скорее самому себе. Его голос и звук телевизора, детских мультиков, стали резать мне уши. Я закрыла их руками. — Вытащи голову из духовки! — завопил Хэмптон.

Я вернулась в гостиную, выключила телевизор, повернулась к Хэмптону и сказала:

— Этим двум людям было очень больно. Нет ничего смешного, когда кому–то так больно.

Ухмыляясь, он раскачивался вперед–назад, сидя на корточках на полу.

— И с огромными болтающимися руками. Клоунскими руками.

Я открыла дверь:

— Увидимся. Пойду прогуляюсь. — И закрыла за собой дверь.

Дверь резко распахнулась. Хэмптон вышел на крыльцо, приложил руки рупором ко рту и прокричал:

— Хи–хи. Я собираюсь засунуть голову в духовку. Посмотрим, придет ли няня вовремя. Как ты думаешь, она успеет? Кто–нибудь хочет поспорить?

Я не оглянулась. Я продолжала идти. Гуляя, я думала о Тиме, думала об Израиле, как там — жаркий климат, пустыни и скалы, кибуцы. Возделывание земли, древней земли, на которой трудились тысячи лет, которую евреи распахивали задолго до Христа. Может, они обратят внимание Тима на землю, подумала я. Прочь от того света. Назад к реальному, к тому, к чему и должно.

Я сомневалась в этом, но, возможно, я ошибалась. Тогда я жалела, что не смогу отправиться с Тимом — бросить свою работу в магазине пластинок, просто бросить и уехать. Может, никогда не вернуться. Остаться в Израиле навсегда. Стать его гражданкой. Принять иудаизм. Если они согласятся. Наверное, Тим сможет это устроить. Может, в Израиле я перестану смешивать метафоры и вспоминать стихи. Может, мой разум прекратит пытаться разрешать проблемы, используя слова кого–то другого. Подержанные фразы, отрывки, надерганные там и сям: обрывки из моих дней в Калифорнийском университете, когда я запоминала, но не понимала, понимала, но не использовала, использовала, но всегда неудачно. Очевидец уничтожения своих друзей, сказала я себе. Тот, кто заносит в блокнот имена тех, кто умрет и кому никого из них так и не удалось спасти — ни одного.

Я спрошу Тима, можно ли поехать с ним, решила я. Тим ответит «нет» — ему придется так ответить, — но я все равно спрошу.

Чтобы обратить Тима к реальности, осознала я, первым делом надо будет завладеть его вниманием, но если он все еще сидит на стимуляторе декседрине, у них это не получится. Его разум будет вечно скакать, носиться и скатываться в пустоту, воздвигая великие модели небес… Они попытаются и, как и я, потерпят неудачу. Если я поеду с ним, может я смогу помочь, подумала я. Может израильтяне и я смогут сделать то, чего не удалось сделать мне одной. Я направлю их внимание на него, а они, в свою очередь, направят его внимание на землю под его ногами. Боже, думала я, я должна поехать с ним. Это очень важно. Потому что у них не будет времени, чтобы заметить проблему. Он будет носиться по их стране, побывав сначала здесь, потом там, ни разу не остановившись, ни разу не прервавшись на достаточно долгое время, ни разу не позволив им…