— Нет никакого ребенка! — ошалело кричит Ольга, вскидывает руки, как будто пытается меня ударить сразу с двух рук.

Я закрываюсь согнутой рукой, но в этом нет необходимости: Рэм уже тут, закрывает меня собой. Он мой волнорез, готов принять любой удар, даже если сейчас еле стоит на ногах. Ныряю ему под руку, не давая упасть.

— То есть все было обманом? — как-то совсем сухо переспрашивает мой Цербер.

— Я от него избавилась! — продолжает выкрикивать Ольга. Она точно переступила черту, к которой я ее так настойчиво подталкивала. Мозг отключился, включились эмоции, плотину прорвало. Сейчас она вряд ли отдает себе отчет в том, что попала на удочку.

— Почему я должен верить в еще одно фальшивое говно? — не стесняется в выражениях Рэм, и у меня нет никакого желания его останавливать, взывать к благоразумию.

— Я испугалась, понятно? — огрызает Бегемотиха. — Потому что ты был… То есть… — Она таращиться на его ноги и, хоть одна из них в гипсе, мой Цербер не инвалид, до конца жизни прикованный к креслу. — Вы… Вы…

— Мы тебя немножко перехитрили, — подсказываю я, порядком уставшая от этого всего. Хочется поскорее закончить, перевернуть страницу и забыть, как страшный сон.

Мы с Рэмом заслужили наш теплый необитаемый остров, где будет ходить голышом и заниматься любовью под шум прибоя. А тут такой кавардак: ребенок, авария, отсутствие ребенка, журналисты, которые теперь будут обсасывать нашу личную жизнь с алчностью голодных гиен.

— Вы друг друга стоите, — бормочет Ольга в ответ на мое признание.

— Именно поэтому мы вместе, — снова соглашаюсь я.

Почему меня должно беспокоить мнение такой, как она? Правильно, нет причины, поэтому сейчас мне совершенно плевать, как в итоге сложится жизнь этой неуравновешенной женщины. Я давала ей шанс, я ведь тогда совершенно искренне хотела помочь и даже не встревала между ними. Но в любви, как и на войне — каждый сам за себя. Даже если бы меня осуждал весь мир, я все равно бы ничего не переиграла.

— Я перестала пить таблетки сразу, как ты сделал мне предложение, — сознается Ольга, глядя на Рэма. Мне даже кажется, что злость подействовала на нее отрезвляюще, во всяком случае, она больше не «промахивается», когда переводит взгляд с меня на Рэма. — Хотела наверняка тебя привязать. Знала, что ты захочешь переиграть, потому что испугаешься потерять свою драгоценную свободу. Ну, что ты так смотришь, как будто я сказала что-то кошмарное? Я взрослая женщина, Рэм, я имею право на семью.

— И поэтому сделала аборт?

— А зачем мне ребенок от инвалида? — с каким-то особенным цинизмом говорит она. Не отрицает, не юлит. В эту минуту мы с ней в чем-то даже похожи: обе доведены «до ручки», ни одной из нас уже нечего терять. — Я хотела вернуть мужчину, а не половину тела на двух колесах.

Мне хочется залепить ей пощечину, но смысла в этой злости уже нет.

— Пойдем отсюда, — говорит Рэм куда-то мне в макушку. — Или я ей шею сверну.

Странная штука жизнь. Я не хотел ребенка, не хотел становиться отцом, не видел себя человеком, который в состоянии искренне насладиться присутствием в своей жизни ребенка. Меня порядком потряхивало от перспективы в ближайшем будущем стать папашей, который носится с орущим младенцем, меняет подгузники и должен делать вид, что тает от умиления, когда безмозглый кусочек плоти пускает слюни или пачкает ползунки.