С моей малышкой все иначе.

Я разрешаю ей войти первой: открываю дверь и молча стоя сзади, всем видом давая понять, что жду ее шага. Бон-Бон проскальзывает внутрь, осторожная и настороженная, словно кошка. В квартире темно, поэтому мне приходиться взять мою малышку за талию и подтолкнуть в верном направлении. Сам вхожу следом, щелкаю выключателем — и комната наполняется рассеянным светом. У меня двухэтажный лофт в урбанистическом стиле: часть стен кирпичные, не покрыты ничем, часть спрятана за панелями. Мебели у меня мало, и вся она в стиле хайтек: строгие контуры, четкие линии, белое и черное. Нижний этаж весь сразу — одна большая студия, разделенная на зоны цветом и оформлением. На втором у меня спальня, спортзал, кабинет и бильярдная, где я люблю покатать шары с друзьями.

— Как все… по-мужски, — выносит вердикт Бон-Бон и вполоборота наблюдает за моей реакцией.

— Прости, но здесь последние десять лет живет один дряхлый холостяк, так что никаких рюшей и бантиков на занавесках, малышка.

Она проходит дальше, сразу заинтересовавшись мозаикой из картин на стене. Кое-что я купил на выставках, кое-что — на старых рыночках Парижа, где, кажется, можно приобрести даже лампу Алладина, были бы деньги. Я ни черта не смыслю в живописи, поэтому фамилии художников, если это не Ван Гог или Репин, для меня ничего не значат. Но вот купить непонятную мазню с налетом глубокого смысла — это, как говорится, моя фетиш.

Бон-Бон останавливается у экспозиции с какими-то кляксами, выложенными по две картины в вертикальный ряд. Часть из них черно-белые, часть — цветные. Купил одним махом все в позапрошлом году на выставке в Мельбурне.

— Ты в курсе, что это такое? — спрашивает она, проводя пальцем по узкой рамке из лакированного черного дерева.

— Кляксы? — предполагаю я.

— Это цветные пятна Роршаха, балда, — выдает моя малышка с видом зазнайки и на этот раз я все-таки отпускаю желание ее проучить. Подбираюсь сзади и щипаю ее за задницу. Ени визжит и я, пользуясь положением, тут же завожу вторую ладонь ей на живот, кладу чуть ниже пупка, призывая на помощь все свое терпение. Она замирает, но с шумом втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, шепчет: — Рэм…

Господи, помоги. Терпения у меня не осталось вовсе, но я, как дурак, продолжаю надеяться, что смогу держать себя в руках. Должен смочь, потому что хочу подарить своей карамельной девочке сказку: свадьбу, первую брачную ночь, утро с завтраком в постель и поездку на самый охранительный необитаемый остров дней на тридцать.

— Что ты там видишь? — шепотом спрашивает она, указывая пальцем на одну из черно-белых клякс.

— Ночной мотылек? — предполагаю я, осторожно прихватывая зубами ухо моей Бон-Бон. — Колибри?

Ени заводит руку мне за голову, понимаясь на носочки, растягиваясь на мне струной. Еще пара таких нежностей и я передумаю быть принцем. Близок к этому, как никогда.

— Ну, сойдет, — дразнит Бон-Бон.

— Что, я прошел проверку? Пригоден к семейной жизни?

— Над этим еще работать и работать, но ты не безнадежен.

На этот раз я кусаю ее ухо чуть сильнее и, шлепком по заднице задаю направление в сторону кухни. Кто-то обещал покорять меня своими кулинарными талантами в конце концов.