Салли где-то читала, что российское правительство проповедует политику антисемитизма с тех пор, как на трон взошел новый царь. Прежний был убит годом раньше, и правительство, видимо, хотело обвинить в этом евреев, но она даже не подозревала, что все зашло так далеко. Может, об этом говорили люди в офисе Пэрриша? Узнать наверняка не представлялось возможным.

В том же журнале она наткнулась на политэкономическую статью и стала читать ее, чтобы не думать о плохом. Но статья раздражала ее. Кто-то пытался возродить Международную ассоциацию рабочих, которая в свое время раскололась на социалистическую и анархистскую половины, и человек по имени Голдберг призывал всех сплотиться в борьбе против капитализма.

Поскольку Салли считала себя приверженкой капитализма, статья вряд ли могла ее тронуть. Она мало знала о социализме и еще меньше ей хотелось что-либо о нем знать. Она вынесла, что экономика не в лучшем состоянии и что агитация, пропаганда и дешевые писаки — она узнала, что Голдберг был вроде журналиста, — мало чем могут помочь.

Салли швырнула журнал на пол.

Боже, какая беспомощность… Шпион на кухне, фальшивая запись в метрической книге. Что происходит? Почему? И цель всего этого была обозначена последней строкой в ходатайстве: кто-то хотел забрать у нее Харриет. Кто-то хотел отнять у нее ребенка.

Она поднялась на второй этаж и принесла в комнату Харриет ночник. Дочка спала, ее густые волосы были расчесаны и блестели в темноте, одна рука лежала поверх одеяла, лицо было спокойным и таким невинным. Мишка покоился рядом на подушке. Он лежал на самом краю, Салли подвинула игрушку, чтобы она не упала на пол, и, наклонившись, поцеловала дочурку. Никто не отнимет у нее Харриет, никогда.

Она подоткнула ей одеяло и спустилась вниз. Можно написать Розе, как она раньше об этом не подумала! Сестра Фредерика была ее самой давней подругой, к тому же она замужем за священником, он мог бы посоветовать, как разыскать исчезнувшего мистера Бича из Портсмута.

Отлично, хоть чуть-чуть поднялось настроение. Она включила лампу, села за стол и начала писать.

Мистер Пэрриш в тот вечер интересовал не только Салли. В баре на углу Блэкмур-стрит уже некоторое время сидели два подростка, они расположились около двери, чтобы наблюдать за происходящим на улице. Окна в большинстве офисов уже погасли, а служащие и торговцы разъехались по домам в Холловей, Айлингтон, Кембервель, Эктон или Брикстон. Свет в конторе мистера Пэрриша все еще горел, и парни из бара были в курсе почему; они знали, что им пора идти.

Оба были худощавы, и выражение их лиц нельзя было назвать доброжелательным. У обоих кепки были надвинуты на лоб, у одного шея обмотана белым шарфом, у другого — грязным бело-голубым платком, и у того, и у другого были ремни с отполированными до блеска пряжками, украшенные медными гвоздями — по моде Ламбета. Один был темноволосый, другой — рыжий. Первый откликался на имя Билл, он был среднего роста и не казался силачом, однако мужчины вдвое здоровее его хорошенько подумали бы, прежде чем становиться у него на пути. В глазах парня читалось ледяное бесстрашие, а костяшки на его кулаках были испещрены шрамами. Его товарища звали Лайам, и он производил еще более жуткое впечатление, если это вообще возможно. Похоже, сказать им друг другу было особенно нечего.