— Хорошо, только…
— Разрешается не до дна, что я, зверь, что ли? Теперь ваша очередь исповедоваться. Вам ведь хочется выплеснуть?
— Наверное. Только у меня язык не поворачивается…
— Для неповорачивающихся языков есть наводящие вопросы. Как вы познакомились со своим мужем?
— Я с ним не знакомилась, он был всегда, с пеленок. Наши родители дружили, и сейчас его родители дружат с моей мамой, папа умер три года назад. Наши отцы дипломаты, вместе работали сначала в Париже, потом в Брюсселе. Все выходные вместе, все отпуска вместе. Я так часто слышала, как Сережа опекал меня в детстве, что кажется, будто помню сама. Пятилетним он возил колясочку со мной, новорожденной, в семь лет заявлял, что я самая красивая девочка на свете, и так далее. Он никогда не называл меня Диной, только Диночкой, и не стыдился перед другими мальчишками за свое сюсюканье. Сергей был мне как брат, но я никогда не была ему как сестра. Я была его девочкой, потом девушкой. Он встречал меня из школы, записался в секцию тяжелой атлетики, потому что занятия в ней совпадали с моими в секции художественной гимнастики, он пиликал на скрипке, потому что я училась играть на фортепиано, он терпеть не мог рисование, но ходил в художественную школу, потому что мне захотелось брать уроки живописи.
Рассказывая, Дина забралась с ногами на диван, согнув их в коленках. Максим укрыл ее пледом и сам устроился в другом углу, положив ноги на журнальный столик.
— В институте, — продолжала Дина, — появились молодые люди, которые проявляли ко мне интерес, да и я к ним. Начались жуткие обиды, Сергей буквально клокотал, лез в драку, устраивал мне сцены, обвинял в предательстве. Его гнев и ярость я могла бы вынести, ведь в юности острые реакции близких людей не больно-то нас трогают. Подумаешь, мама ругается. Подумаешь, Сергей беснуется. Но я не могла вынести его отчаяния, потерянности, щенячьего взгляда — его страданий. Когда страдают наши родные, мы готовы на любые жертвы. Сергей был очень родной, и я к нему вернулась, забыв про флирт на стороне. Сергей очень хороший, — почему-то убеждала Дина Максима. — Умный, сильный, надежный, верный… — Дина смешалась и горько рассмеялась: — Очень верный, как выяснилось. Давай выпьем?
— Давай, — согласился Максим. — За то, что перешли на «ты» без брудершафтов и поцелуев.
«Я бы не отказался», — добавил он мысленно.
— Хорошо, — привычно согласилась Дина. — А пьянствовать не так уж и противно. Почему я раньше редко заглядывала в рюмку?
— У тебя еще все впереди. Продолжай рассказывать.
— Тебе правда не надоело?
— Весь внимание.
Максим не любил чужих исповедей — этот повторяющийся жанр, одни и те же сюжеты, только с разными героями. Если случалось попасть под поток чужих личных откровений, он изображал внимание, но думал о своем. Спроси его потом, про что говорили Петя или Таня, он не смог бы ответить. Но Дину он слушал внимательно: ему нравился звук ее голоса, нравилось, что она не плачется, не проклинает судьбу, не казнит бессовестного супруга, а пытается разобраться в своей жизни, глядя на нее как бы со стороны.