Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать: теперь, поднимаясь, он видел нависавшие серые стены полицейского участка, все еще усеянные оспинами пуль, когда Тедди Райх и Ниссим Багдади тщетно пытались взять эту крепость; он все еще испытывал изумление, как же им удалось одолеть это неприступное укрепление.

Девятнадцать, двадцать, двадцать один: у него не было слов, а только жгучая боль о погибших друзьях; здесь упал Багдади; здесь стояли Илана и Бар-Эль, и они тоже мертвы. Какую страшную ношу должен нести человек, поднимаясь по этим ступеням лет, если он остается в живых и теперь ему предстоит руководить так, как хотели бы его погибшие друзья.

Рассвет уже разгорелся, когда он добрался до последнего марша лестницы. В мыслях он уже был наверху, у развалин замка крестоносцев, откуда впервые увидел Галилею в снегу. И, поднявшись, он увидел на востоке ту неприступную крепость, против штурма которой восставало все его существо, и он вспомнил тот речитатив, с которым Давид восходил к Иерусалиму: «Если бы не Господь, который был на нашей стороне, когда враги восстали против нас: обрушив ярость свою, они бы быстро поглотили нас». За крепостью, падение которой было таким же чудом, что и описанные в Торе, он снова увидел желанную зовущую землю, над ней величественно вздымались пологие холмы, а башни облаков отчаянно сражались друг с другом над озером, к которому влекло столь многих…

Перед ним лежало само озеро, и в дальнем конце его тянулся тот клочок земли, который Шмуэль Хакохен наконец выкупил у эмира в Дамаске, та земля, на которой евреи доказали, что умеют не только читать Талмуд, но и взращивать свое наследство. «Наверно, мне понравился бы Шмуэль, – подумал Элиав. – Ты бережешь свою землю. Ты объезжаешь ее на муле, защищая ее. И если кто-то стреляет в тебя, ты открываешь ответный огонь. А если тебя все же убивают, ты умираешь в уверенности, что внучка Илана продолжит то, что ты оставил ей». Он опустил голову и прошептал:

– Как человек может осмелиться управлять такой землей?

Подняв голову, он получил неожиданный ответ на свой вопрос, потому что внизу лежала Тиберия, этот маленький и запустевший, этот драгоценный город, который дал миру и Талмуд и Библию. Под старыми стенами, возведенными еще крестоносцами, он смог различить надгробие Моисея Маймонида, о котором говорилось: «От Моисея до Моисея не было такого Моисея». «Надеюсь, я обрету хоть десятую часть его мудрости», – подумал Элиав и дал себе слово, что днем, когда будет проезжать Тиберию, он сделает остановку и поставит свечу у могилы. Он сомневался, что в этой земле нашли себе приют останки тела великого философа. Надгробие было, скорее всего, кенотафом. Легенда гласила, что, когда Маймонид лежал умирающим в Египте, он попросил, чтобы его похоронили в Израиле. Поэтому его тело привязали к мулу, и животное направилось на север. Здесь и стояло надгробие, напоминая обыкновенным людям, что и они могут обрести мудрость, если посвятят себя этой цели.

– Я зажгу три свечи, – пообещал Элиав.

Взгляд его поднялся к холму за Тиберией, к тем роковым Рогам Хаттина, и он представил себе другую пещеру, в которой еще одна легенда поместила могилу ребе Акибы, и, отдавая дань уважения этому великому человеку, он подумал: «Как бы я хотел, чтобы сейчас он был с нами».