— Не вдруг. Я всегда была разборчивой. — Энни сделала крошечный шажок в сторону Тома.

— Не всегда, — неприятным голосом заявил Рэнди. И повторил еще более подчеркнуто, кинув короткий взгляд на Тома: — Не всегда. — Произнеся эту фразу, он будто бы слился с неприветливым внешним миром. — И скажу тебе еще одну вещь, — продолжал он. — Там, внутри, твоя матушка.

Ревнивое бурчание представителя иного поколения едва доходило до ушей Тома, будто то были детские капризы, а вот от этого нахального предупреждения загривок у него встал дыбом.

— Идем, Энни, — кратко скомандовал он. — Войдем внутрь.

С трудом оторвав взгляд от Рэнди, Энни вошла вслед за Томом в залу.

Там было довольно безлюдно; возле камина сидели три пожилые дамы. Энни отпрянула было, но потом зашагала к ним.

— Здравствуй, мама… миссис Трамбл… тетя Кэролайн.

Две последние дамы откликнулись; миссис Трамбл даже слегка кивнула Тому. Зато мать Энни без единого слова поднялась — в глазах лед, губы сжаты. Один миг постояла, в упор глядя на дочь, потом резко развернулась и вышла.

Том и Энни сели за столик на другом конце залы.

— Ужасно, правда? — сказала Энни, громко дыша.

Он ничего не ответил.

— Она уже три дня со мной не разговаривает. — Тут ее вдруг прорвало: — Какие же люди бывают противные! Я должна была петь главную партию на концерте Младшей лиги, а вчера кузина Мэри Бетс, президент лиги, подошла ко мне и сказала, что петь я не буду.

— Почему?

— Потому что девушка, которая не слушается своей матери, не имеет права представлять лигу. Можно подумать, я какой-то расшалившийся ребенок!

Том уставился на чашки, выстроившиеся в ряд на каминной полке, — на двух-трех было написано его имя.

— Возможно, она права, — внезапно произнес он. — Я начал мешать тебе жить, а значит, пора все это прекращать.

— Ты это о чем?

В голосе ее прозвучало такое потрясение, что в тело его хлынула из сердца какая-то теплая жидкость, однако ответил он сдержанно:

— Помнишь, я говорил тебе, что собираюсь на юг? Так вот, я уезжаю завтра.

Воспоследовал спор, однако он остался неколебим. На следующий вечер на вокзале она плакала и цеплялась за него.

— Спасибо за самый счастливый месяц за очень многие годы, — сказал он.

— Но ты же вернешься, Том.

— Я проведу в Мексике два месяца; потом на несколько недель поеду на Восточное побережье.

Он пытался говорить так, будто полон приятных предвкушений, и все же ему казалось, что покидает он не замерзший город, а город в цвету. Ее ледяное дыхание распускалось в воздухе точно бутон, и сердце его упало, когда он понял, что снаружи дожидается некий молодой человек, который отвезет ее домой в машине, увешанной цветами.

— До свидания, Энни. До свидания, милая!

Два дня спустя, в Хьюстоне, он провел утро с Хэлом Мейгсом, своим однокашником по Йелю.

— Повезло тебе, старикан, — сказал Мейгс за обедом, — я сейчас представлю тебе такую симпатичную спутницу, какая тебе и не снилась; а едет она до самого Мехико.

Упомянутая барышня откровенно обрадовалась, когда выяснила на вокзале, что возвращаться будет не одна. Они с Томом поужинали вместе в поезде, а потом целый час играли в «пьяницу»; однако когда, в десять часов вечера, она внезапно обернулась к нему от дверей его номера люкс с определенного рода взглядом, откровенным и недвусмысленным, и долгий миг стояла там, задержав на нем этот взгляд, на Тома Сквайрса внезапно нахлынуло совсем не то чувство, которое от него ожидалось. Ему отчаянно захотелось увидеть Энни, позвонить ей на минутку, а потом уснуть, зная, что она юна и чиста, как звездочка, и мирно спит в своей постели.