Он написал Энни записку. В ней говорилось, что письмо ее матери стало для него сюрпризом, однако, учитывая то, как к этому относится миссис Лори, им, пожалуй, действительно лучше больше не встречаться.

Следующая почта принесла ему возмущенный отклик Энни: «У нас тут не средневековье. С кем хочу, с тем и встречаюсь». Она назначила ему свидание на следующий день. Недальновидность матери подарила ему именно то, чего он не смог добиться впрямую: Энни уже, можно сказать, решила с ним порвать, но теперь даже и не помышляла ни о чем подобном. Необходимость соблюдать тайну, дабы не вызвать неудовольствия домашних, придала их отношениям изюминку, которой им до этого не хватало. Февраль отвердел, отлитый в форме глубокой, торжественной бесконечной зимы, — и теперь она виделась с ним часто, да и в ином ключе. Иногда они ездили в Сент-Пол — сходить в кино или поужинать; иногда останавливались в его двухместке на каком-нибудь дальнем бульваре — и изморозь постепенно покрывала непрозрачным слоем лобовое стекло и опушала горностаем уличные фонари. Он частенько приносил с собой какую-нибудь особенную выпивку — достаточно, чтобы поднять ей настроение, но всегда аккуратно соблюдая меру, ибо к прочим его чувствам примешивалась отеческая тревога.

Настал момент, когда он выложил карты на стол и рассказал, как именно ее мать, сама того не осознавая, подтолкнула ее к нему, но Энни лишь рассмеялась его двуличию.

С ним ей было веселее, чем с кем-либо из ее знакомых. Молодым людям свойственна была эгоистичная требовательность, он же относился к ней с неизменной учтивостью. Ну и что, если глаза его поблекли, щеки слегка обвисли и покрылись сосудистой сеточкой, — зато воля его была сильной и по-настоящему мужской. Более того, его жизненный опыт стал для нее окном, через которое она смотрела на новый мир, обширнее и богаче прежнего; на следующий день, оказавшись рядом с Рэнди Кэмбеллом, она чувствовала, что тут о ней меньше заботятся, меньше ценят, меньше сознают ее уникальность.

Зато Том начал испытывать смутное неудовольствие. Он получил то, чего добивался: юность ее была с ним рядом, — и теперь чувствовал, что заходить дальше будет ошибкой. Свобода была ему дорога, а кроме того, он мог предложить ей всего лишь десяток лет — потом он станет слишком стар; при этом она сделалась так ему дорога, что он чувствовал: тянуть дальше — нечестно. А потом, в конце февраля, все вдруг сразу решилось.

Они возвращались из Сент-Пола и решили заехать в Студенческий клуб выпить чаю; вдвоем пробились через сугробы, наметенные на дорожке и громоздившиеся перед дверью. Дверь была вращающаяся; из нее как раз вышел молодой человек, и, шагнув на его место, они почувствовали запах лука и виски. Когда они вошли, дверь крутанулась еще раз, и молодой человек вновь оказался внутри, лицом к ним. Это был Рэнди Кэмбелл; лицо у него было красное, глаза — тусклые и суровые.

— Привет, красотка, — сказал он, подходя к Энни.

— Держись подальше, — одернула она его без нажима. — От тебя луком пахнет.

— Ишь какие мы вдруг стали разборчивые.