Доктор помолчал.

— Вы, случайно, не помните, есть у нее еще родные? — опять спросил он.

— Не знаю, — ответил Уолтер. — Кажется, нет.

Последний раз доктор остановился там, где был когда-то дом его брата. Вся семья, даже младшие, усердно работали, расчищая развалины. Бэч соорудил навес, куда складывали уцелевшее имущество. Кроме навеса, одно радовало глаз: начатая стенка из круглых белых камней.

Доктор достал из кармана сто долларов в купюрах и протянул Джину.

— Когда-нибудь вернешь, но, пожалуйста, из кожи не лезь, — сказал он. — Это из денег, полученных за аптеку. — И добавил, прекращая поток благодарности: — За книгами я пришлю, ты их, пожалуйста, упакуй получше.

— Будешь опять лечить, Форрест?

— Попытаюсь.

Братья на секунду продлили рукопожатие. Подошли прощаться двое младших. Роза стояла в стороне в стареньком синем платье, на черное — траур по старшему сыну — не было денег.

— До свидания, Роза, — сказал доктор.

— До свидания, — откликнулась она и прибавила потухшим голосом: — Счастливо тебе, Форрест.

Ему вдруг захотелось сказать что-то в утешение, но он понимал — слова бессильны. Перед ним было живое воплощение материнской любви — той же силы, что гнала Элен сквозь ураган, чтобы спасти котенка.

На станции он купил билет до Монтгомери в один конец. Поселок выглядел скучно под серым небом запоздалой весны, и, пока поезд набирал скорость, доктор с удивлением вспоминал, что полгода назад это место казалось ему лучшим на земле. Он был один в вагоне для белых; очень скоро рука его потянулась к фляжке, и он достал ее. «В конце концов, мужчина, который заново начинает жить в сорок пять лет, имеет право на допинг». Но вспомнилась Элен: «Родных у нее нет. Значит, теперь эта девчушка моя».

Он похлопал ладонью флягу, как бы с удивлением взглянул на нее.

— Ну что ж, подружка, придется нам на время расстаться. Котенку, которого так лелеют и любят, понадобится много молока.

Он уселся поудобнее и стал глядеть в окно. Ему вспоминался ураган, ветры опять обдували его — сквозняки, гуляющие в коридоре, ветры земли, циклоны, ураганы, торнадо, черные смерчи, предсказанные и внезапные; одни дующие с небес, другие из адского жерла.

Он больше не даст им в обиду Элен, если, конечно, сможет.

Он задремал, но тут же проснулся; неотвязное воспоминание разбудило его: «Папа заслонил меня, а я — котенка».

— Все в порядке, Элен, — сказал он вслух; такая уж у него была привычка — говорить с собой. — Думаю, что старый бриг еще будет какое-то время бороздить моря при любом ветре.

В годы учебы в колледже у меня был однокурсник, который не признавал футбол, никогда не ходил на матчи. По субботам он предпочитал с головой зарыться в книги по античному спорту, изучать во всех подробностях бои — отчасти заранее предрешенные — между христианами и дикими животными во времена Антониев. Очнувшись и прожив на свете еще несколько лет, он вдруг открыл для себя футбол и сейчас делает гравюры футболистов в духе покойного Джорджа Беллоуза[72]. Но это потом, а тогда в Принстоне? Футбол — великолепное зрелище — ему, можно сказать, подносили на тарелочке, и он от него отказывался… да способен ли он по достоинству оценить красоту, отличить зерна от плевел, умеет ли радоваться жизни?