Нашему упоению не было предела. Целых три года нам не удавалось обыграть йельцев, и теперь каждый из нас точно знал: все будет хорошо. В частности, не подкачает зима, будет что вспомнить добрым словом в холодные промозглые дни после Рождества, когда университетский городок опутывает какая-то тусклая и беспросветная пелена. На поле тем временем высыпала шумная толпа болельщиков, недолго думая, они разбились на команды и принялись дурачиться, гоняя чью-то шляпу-котелок, но тут же стушевались и исчезли — герои дня шли вдоль трибун, приветствуя зрителей. За пределами «Чаши» на глаза мне попались два беспредельно мрачных и удрученных йельца, они садились в ждавшее их такси, и один из них отрешенно буркнул водителю: «Нью-Йорк». Йельцев нигде не было видно; как и полагается поверженным, они словно растворились, истаяли.

Рассказ о Долли я начал с воспоминаний об этом матче по простой причине: в тот вечер он познакомился с девушкой, второй героиней моего рассказа. Она была подругой Джозефины Пикмен, и мы вчетвером собирались махнуть на машине в Нью-Йорк, на Полночное гулянье. Когда я сказал ему, что, может, не стоит ехать, он сильно устал, Долли в ответ сухо засмеялся: что угодно, куда угодно, лишь бы освободиться от футбола, выкинуть его из головы. В холл дома Джозефины он вошел в половине седьмого и выглядел так, будто провел весь день в парикмахерской, разве что белела над глазом маленькая, но и загадочно-привлекательная полоска пластыря. Пожалуй, среди мужчин, с которыми я был знаком лично, он был самым интересным; неброская одежда лишь подчеркивала его высокий рост и стройность, волосы лились темной волной, глаза большие и карие, чуть томные, орлиный профиль — в общем, романтическая фигура. Мне тогда это не приходило в голову, но, видимо, он был тщеславен — не самовлюблен, но тщеславен, — потому что всегда был одет в коричневое или дымчато-серое, а галстуки признавал только черные — такие удачные сочетания не возникают случайно.

Он вошел, на лице его поигрывала легкая улыбка. Жизнерадостно пожал мне руку и, дурачась, воскликнул:

— Какой сюрприз, мистер Диринг, не ожидал вас здесь встретить!

Потом в другом конце длинного холла увидел двух девушек: одна темноволосая и сияющая, как и он сам, другая с золотистыми кудряшками, пенившимися в отблеске каминного огня, — и спросил счастливым-счастливым голосом:

— Какая из них моя?

— Наверное, любая.

— Нет, правда, которая из них — Пикмен?

— Светленькая.

— Значит, другая принадлежит мне? Так?

— Надо их предупредить, что ты сегодня в игривом настроении.

Мисс Торн, невысокая, с легким румянцем на щеках и совершенно очаровательная, стояла у камина. Долли подошел прямо к ней.

— Вы моя, — провозгласил он. — Вы принадлежите мне.

Она холодно взглянула на него, решая, как быть, и вдруг улыбнулась: он ей понравился. Но Долли было этого мало. Ему хотелось совершить какую-нибудь безрассудную глупость, отколоть какой-то экстравагантный, жутковатый номер — пусть знают, как поет его душа, как он раскован, внутренне свободен.

— Я люблю вас, — сказал он. Взял ее за руку и посмотрел своими карими, бархатными глазами ей прямо в глаза — нежно, самозабвенно, убеждающе. — Я люблю вас.