— Господа и рабы! — повторила г-жа Салливен и с вызывающим смехом обернулась к своей свите, переводя взгляд с одного на другого. — И сегодня ничего не изменилось. Или вы иного мнения, господин Хенрики?

Директор Хенрики нервно покачивал ногой и смущенно улыбался. «Ну и язык у этой старухи, — думал он. — Какая-то чертова мельница, а не язык!» Однако он продолжал любезно улыбаться, а потом, пожав плечами, заметил, что если быть откровенным, то он находит, что такая формулировка несколько резковата.

Барон Нион, теннисист, покраснел от негодования и гневно вскинул красивую голову. Разве позволительно даме, только потому, что она богата, плести такой непристойный, циничный вздор?

— Вы преувеличиваете, мадам, — сказал он, и голос его задрожал. — Я полагаю, времена теперь все же несколько иные, чем сто лет назад!

— Go on! Go on![18] — обрадовалась Китти.

Ей нравилось, когда кто-нибудь находил в себе мужество возражать ее матери.

Госпожа Салливен, воспринимавшая любое возражение как оскорбление ее достоинства, обернулась и через монокль окинула г-на Ниона осуждающим взглядом. Она зло рассмеялась.

— Сейчас вы, вероятно, кажетесь самому себе очень умным, барон Нион? — сказала она иронически. — Egalité, liberté, fraternité![19] Вы добрый малый, барон, да, несомненно, добрый! — Барон Нион побледнел. — Но позвольте вам сказать, что все это только слова. Красивые слова! Вы, европейцы, любите жонглировать красивыми словами. Времена не те! Ну, согласна, допустим. Но, в сущности, изменились только слова, люди стали изъясняться вежливей, а жизнь идет по-прежнему. И как их там ни называй, а господа и рабы всегда были и будут. Просто у меня хватает мужества называть своими именами.

Госпожа Салливен торжествовала.

Да, г-жа Салливен торжествовала, хотя чувствовала так же хорошо, как и все остальные, что от разговора остался какой-то неприятный осадок. Барон Нион все еще был бледен, Хенрики, натянуто улыбался. Китти вынула из кармана свой длиннющий серебряный мундштук и стала его чистить. Это всегда было у нее дурным признаком. Г-жа Салливен подумала, что, пожалуй, немного пересолила, но в конце концов ведь не ее вина, что современная молодежь слишком слабонервна, чтобы слушать правду, и любит одни красивые слова. Она попробовала заговорить примирительным тоном, но никто не откликнулся.

Теперь она сидела с обиженным видом и злилась на весь свет. Если бог хочет наказать человека, он лишает его разума, думала она. Глупость — поистине самое тяжкое наказание! Ну ладно, буду молчать. И замолчала.

Мимо них по палубе проходили люди. Эх, какие забавные штучки могла бы она о них порассказать! Но она молчала, упорно и обиженно, хотя молчание становилось для нее невыносимым.

В этот миг показалась г-жа Кёнигсгартен. Хенрики встал и почтительно поклонился. Госпожа Салливен сощурила близорукие глаза и поднесла к ним монокль на тонкой цепочке.

— Смотрите, Ева Кёнигсгартен! — сказала она, радуясь случаю, что может незаметно сломить молчание. — Сильная личность! — добавила она с ноткой одобрения в голосе и, удивляясь, что никто не проронил ни слова, повторила после паузы. — Сильная личность!