Сильно расплывшаяся пожилая дама с добродушными припухшими глазками, имевшая вид барменши, подошла к ним и радостно воскликнула:

— Ты ли это, Пат? О, глазам своим не верю!

Дамы обнялись и расцеловались.

— Как поживаешь, Пусси?

— Спасибо, хорошо, грех жаловаться.

— Оно и видно, даже издали. А ты совсем не меняешься, вечно молода!

— Третий муж, которого Пусси вогнала в гроб, — продолжала ей вслед точить язычок г-жа Салливен, — швед Олафсон, владел серными рудниками в Мексике. Очень видный был мужчина. Она поехала с ним в Мексику и там из ревности убила его… правда, чужими руками.

— Мама! — возмутилась Китти. — Ты совсем с ума сошла!

Госпожа Салливен засмеялась.

— С ума сошла? — воскликнула она, и в ее маленьких глазах зажглись злые огоньки. — Ты, может, собираешься натравить на меня психиатров, Китти? А? Я им задам такого перца, что они рады будут ноги унести!

Но что это? Г-жа Салливен ахнула, не веря собственным глазам: шаркающей походкой к ним приближался маленький скрюченный пожилой господин, абсолютно лысый, с желтым ноздреватым лицом и сплющенным носом. Поравнявшись с г-жой Салливен, он остановился и отвесил низкий поклон.

— Bon jour, monsieur Lemoine![17] — любезно воскликнула г-жа Салливен, оскалив в циничной ухмылке щучьи зубы.

— Тс… — Она с таинственным видом прижала палец к губам. — Тсс… Значит, он все еще жив. Я только что поздоровалась с покойником, господа!

— С покойником? — Молодые французы прыснули со смеху.

— Я правду вам говорю! С покойником! Этого господина двадцать лет назад, хотите — верьте, хотите — нет, похоронили в Баку. Вы знаете, есть такой нефтяной город? Тогда его фамилия была Уланов, и он был в Баку одним из нефтяных магнатов. Но в конце концов он натворил там таких мерзостей, что даже с его деньгами нельзя было уйти от суда. И тут он счел за лучшее умереть и дать себя похоронить. Теперь он француз, живет в Каннах, баснословно богат, стал бароном Лемуаном, и говорят, этот титул ему пожаловал сам папа римский!

— Ну, мама! — воскликнула Китти. — Все это сказки, и только!

Госпожа Салливен пренебрежительно пожала плечами.

— Ты не знаешь жизни, Китти, — сказала она. — Вся жизнь не что иное, как страшная, чудовищная сказка! Деньги делают все! Я могла бы порассказать тебе истории почище этой.

Стюарды подали мясной бульон, и ядовитый, как жало, язычок г-жи Салливен несколько минут бездействовал. Потом она опять в монокль оглядела палубу. Глазки ее метали зеленые искры. Она восседала, как демон, подстерегающий свою жертву.

— A-а, Гарденер! — принялась она опять за свое. — Джон Питер Гарденер! А он изрядно постарел, ты не находишь, Китти?

Госпожа Салливен знала Джона Питера Гарденера много лет, но в последнее время он ей разонравился. По ее мнению, его подточили все эти модные фразы и сентиментальные глупости, которыми пестрят нынче газеты. Нужно было знать его отца, Джона Гарденера! Вот это был молодчина! Один из тех сильных людей, что создавали Америку. Он не позволял водить себя за нос всяким газетным писакам, провозглашающим новые идеалы человечества, которым грош цена. Эта идиотская забастовка в Барренхилсе не продержалась бы при нем и часа! Он шел на людей с кулаками и никого не боялся. Вот это был мужчина! Однажды он сказал ей, г-же Салливен: «Пат, в этом мире ты господин или раб. Поверь мне, Пат, с тех пор, как существует мир, ничего другого не было — господа и рабы, все остальное ложь». Так говорил Джон. А ему она верила. И сегодня все обстоит так же и останется на веки вечные.