Бросив кисть в банку, оглядев удовлетворенно свою работу, Остапчук вытер руки тряпкой, смоченной в уайтспирите, и сев напротив Михальченко, спросил:

- Ну а ты как в своем кооперативе? Не жалеешь?

- Чего жалеть? Тоже дело серьезное. Только что никто над головой не висит, не дергают ни в областное управление, ни в прокуратуру, ни в райком.

- Заработки приличные?

- Хватает.

- Говорят, Левин к тебе пошел? Вот уж не ожидал!

- Помнишь его?

- Конечно. Когда я в школе милиции учился, он у нас криминалистику читал. Ну и потом по работе приходилось сталкиваться. Он розыск хорошо знает. Значит, "бабки" поманили к тебе?

- А что плохого?

- Да ничего. Характер у него тяжелый.

- Что мне его характер? Мне его башка нужна, опыт. Увольняйся, переходи ко мне, Максим.

- Тяжелый я на подъем, к месту прирастаю. Привык уже к погонам... Что ж вы там разматываете?

- Охрана организаций, кооперативов, просто граждан от любителей заглянуть в чужой сейф, поиск наводчиков, "кидал", выполняем заказы на розыск лиц по гражданским искам, ну без вести пропавших. Работы хватает.

- Сколько же у тебя человек?

- Шестнадцать, да еще по договорам беру...

- Не думал, что из тебя такой "босс" получится... Как рука?

- Разрабатываю, вроде лучше стало, чувствительность в пальцах появляется...

Окажись Остапчук полюбопытней, возможно, углубившись в какие-то подробности, скажем: а чем собственно занимается Левин, не ловит же он слинявших алиментщиков? - Так вот, случись такой поворот в разговоре, не исключено, что Михальченко и упомянул бы, что некий Александр Тюнен платит по сорок рублей в сутки за то, что Левин ищет его отца, а кроме того за валюту должен выяснить обстоятельства смерти и место захоронения оберста Кизе, о котором печется его племянник из Мюнхена, - тут бы, глядишь, и вспомнилось Остапчуку письмо Георга Тюнена до востребования Иегупову, попавшее с главпочтамта в один из ящиков остапчуковой коллекции. Впрочем, ничего бы не вспомнилось Остапчуку, поскольку письмо это попало к нему в самый разгар работы комиссии, мучительного писания справок, и конверт с письмом, даже не взглянув на него, Остапчук швырнул в один из ящичков, где лежали еще неразобранные прочие бумажки, отложенные для знакомства "на потом", когда выдастся свободное время...

Со стороны дороги к сетчатому забору подъехал желтый милицейский "уазик"; сидевший в нем старшина посигналил.

- Ну что там? - спросил Остапчук у старшины, выскочившего из машины.

- В ДОСААФе комнату, где оружие, обчистили. Начальник управления послал за вами.

- Ладно, жди, - пробурчал Остапчук и поплелся назад.

- Через пятнадцать минут они выехали в город.

16

Утром Левин встал с головной болью, вялый и хмурый. И еще угнетало почти полное отсутствие движения в делах, которыми он занимался в бюро, а потому - перспектива одиноко сидеть за письменным столом, натужно думая, что еще можно предпринять, куда бы ткнуться, чтоб забрезжило, чтоб мелькнула хоть какая-то радость.

Трамвай, как назло, тащился медленно, часто останавливался, затем вообще остановился, где-то далеко впереди была пробка. Левин вышел и двинулся пешком...