Другие, приведенные вместе с этой женщиной, оказались честнее. Многие из них стали говорить с первого же раза. Завтра все они взойдут по ступеням Машины Благодетеля».

Машина Благодетеля – это гильотина. В замятинской Утопии происходит много казней. Казни носят публичный характер, они осуществляются в присутствии Благодетеля и сопровождаются триумфальными одами в исполнении официальных поэтов. Естественно, гильотина – это не давнее грубое сооружение, но основательно усовершенствованная модель, которая уничтожает жертву мгновенно, превращая ее в струю дыма или лужицу чистой воды. Казнь представляет собой, по сути, человеческое жертвоприношение, и сама сцена обставляется в духе античности с ее жестокими казнями рабов. Именно это интуитивное осознание иррациональной стороны тоталитаризма – человеческие жертвоприношения, жестокость ради жестокости, поклонение Лидеру, которому придаются все атрибуты божества, – и ставит книгу Замятина выше романа Хаксли.

Понять, почему публикация ее была запрещена, несложно. Одного только диалога (я привожу его в слегка сокращенном виде) между Д-503 и I-330 вполне хватило бы, чтобы цензоры схватились за свои синие карандаши:

«Это немыслимо! Это нелепо! Неужели тебе не ясно: то, что вы затеваете, – это революция?

– Да, революция! Почему же это нелепо?

– Нелепо – потому что революции не может быть. Потому что наша революция была последней… Это известно всякому.

– Милый мой, ты – математик… Так вот: назови мне последнее число.

– То есть? Я не понимаю, какое – последнее?

– Ну – последнее, верхнее, самое большое.

– Но, I, это же нелепо. Раз число чисел бесконечно, какое же ты хочешь последнее?

– А какую же ты хочешь последнюю революцию?»

Легко привести и иные примеры в том же роде. В то же время вполне можно предположить, что Замятин целил своей сатирой именно в советский режим. Роман писался незадолго до смерти Ленина, о сталинской диктатуре автор никак не мог задумываться, а ситуация в России 1923 года была далеко не такова, чтобы восставать против нее на том основании, что жизнь становится слишком спокойна и комфортабельна. Других книг Замятина читать мне не приходилось, но из работы Глеба Струве я узнал, что какое-то время он провел в Англии и написал несколько едких сатир на английскую действительность. Из романа «Мы» видно, что этот писатель испытывает явную тягу к примитивизму. Брошенный в тюрьму царским правительством в 1906 году, оказавшийся едва ли не в той же камере той же тюрьмы при большевиках в 1922-м, он имеет все основания не любить политические режимы, при которых ему пришлось жить, но книга его – это не просто выражение оскорбленного чувства. В конечном итоге это исследование Машины – джинна, которого человек бездумно выпустил из бутылки и теперь не знает, как загнать обратно. Это книга, которую стоит поискать в магазинах, как только появится ее английское издание.

«Трибьюн», 4 января 1946 г.

Творчество Оскара Уайльда сейчас повсеместно оживает на сцене и экране, так что представляется вполне уместным напомнить, что «Саломея» и «Веер леди Уиндермир» – это не единственные его создания. Скажем, почти позабылась такая его работа, как «Душа при социализме», опубликованная почти шестьдесят лет назад. Сколько-нибудь сознательным социалистом-деятелем ее автор не был, но был сочувствующим и умным наблюдателем, и, хоть предсказания его не оправдались, нельзя сказать, будто ход времени просто отбросил их на обочину.