Есть исключения в этой историко-культурной схеме: сербы, которым хуже, чем многим российским городским жителям; этнические венгры-католики в Северной Сербии, которым хуже, чем православным румынам в Бухаресте; и наиболее яркое – Греция, восточно-православное балканское государство, которое располагается выше Польши, Чешской Республики и Венгрии в «Индексе человеческого развития» ООН [3]. Но для того, чтобы Греция избежала коммунизма и экономической отсталости Балканских стран, потребовалась американская поддержка в борьбе против коммунистических повстанцев, за которой последовала финансовая помощь в рамках доктрины Трумэна на сумму 10 миллиардов долларов (в ценах 1940-х гг.) для страны с населением 7,5 миллиона человек и серьезное вмешательство ЦРУ во внутреннюю политику Греции в 1950-х гг.
Выгоды от использования исторических и культурных моделей для прогнозирования будущего очевидны, но не менее очевидны и недостатки. А что, если бы администрация Трумэна бросила Грецию? В конце 1940-х гг. восточно-православная Греция была экономически отсталой страной, без традиционного среднего класса, раздираемой гражданскими волнениями, не затронутой западным Просвещением и географически и духовно более близкой к России, нежели к Западу. История и география явно свидетельствовали, что помогать Греции – пропащее дело. Однако это произошло. И как бы дорого ни обошлось американское вмешательство в судьбу Греции, оно оказалось дешевле по сравнению со стоимостью американских расходов на оборону и человеческими страданиями, если бы в 1949 г. Греция стала сателлитом Советского Союза.
Распад СССР – еще один аргумент против того, что Исайя Берлин отвергает как «историческую неизбежность» [4]. Сколь бы немощной ни была советская система, процесс быстрого развала континентальной империи без внешнего вмешательства, без участия чужеземных армий имеет очень мало прецедентов в истории. Это стало тем самым драматичным, непредвиденным итогом холодной войны, который дал возможность одному из коллег Берлина заявить: «У «неизбежности» весьма непривлекательная репутация» [5]. Сильный аргумент против неизбежности – грандиозный труд «Ши цзи», «Исторические записки» Сыма Цяня, древнекитайского Фукидида, чья история династий Цинь и Хань содержит много сюжетов наподобие этого:
Чэнь Шэ, родившийся в скромной хижине с маленькими оконцами и дверью из прутьев, поденный рабочий в полях и гарнизонный рекрут, чьи способности были даже ниже средних… возглавил группу из нескольких сотен бедных, слабых солдат в восстании против Цинь… импровизированное оружие из мотыг и кольев не могло сравниться с остротой копий и боевых пик; его небольшой отряд гарнизонных рекрутов был ничто по сравнению с армиями девяти государств. <…> Цинь [было] великим царством и на протяжении ста лет заставляло восемь древних провинций платить дань двору. Однако, после того как оно стало владыкой шести направлений… один простой человек [Чэнь Шэ] восстал против него, и все его семь родовых храмов рухнули… [6]
Если бы действительно можно было увидеть будущее, то политология пользовалась бы бульшим уважением, чем сейчас, и детерминизм, учение о том, что исторические, культурные, экономические и прочие предшествующие силы определяют будущее как отдельных личностей, так и государств, не обладал бы такой сомнительной репутацией. Фатализм редко помогал выигрывать битвы, и победы на полях сражений вопреки всем правилам регулярно изменяли ход истории. «Одна из извечных слабостей человечества, – писал покойный британский историк Арнольд Тойби, – приписывать свои собственные неудачи силам, которые ему совершенно неподвластны» [7]. Великий лидер должен быть в известной степени идеалистом и осознавать свои возможности. «Государь» Макиавелли читается до сих пор отчасти потому, что это полезное наставление тем, кто не готов смириться с судьбой и нуждается в предельно искусных способах победить более могущественные силы.