Разумеется, я хочу, чтобы у всех моих пациентов все сложилось хорошо, и, конечно, я сочувствую каждому из них. Я чувствую огромную ответственность, когда сообщаю семье новость о смерти пациента или возникшем осложнении. Тем не менее, когда я возвращаюсь к себе в кабинет из операционной или иду на новую операцию, я заставляю себя двигаться дальше. Мне приходится это делать. Однако каждый неутешительный результат, каждая смерть, каждый разговор с семьей отрывает от меня частицу меня самого, и мне становится немного сложнее убрать подальше коробку с осложнениями, когда я вечером возвращаюсь домой.
Я часто задумываюсь о том, через что пришлось пройти пионерам на заре трансплантологии. У каждого из них пациенты умирали один за другим на протяжении десятилетий, и лишь иногда бывали «успешные» случаи, когда люди проживали год. У них не было никаких гарантий, что операция пройдет успешно, коллеги считали их сумасшедшими, и с точки зрения закона они рисковали оказаться в тюрьме. Почему они продолжали свое дело? Какой нужно быть личностью, чтобы справляться с такими испытаниями? Существуют ли такие люди среди хирургов сегодня?
Я часто задумываюсь о том, через что пришлось пройти пионерам на заре трансплантологии. У каждого из них пациенты умирали один за другим на протяжении десятилетий.
Среди пионеров трансплантологии встречались люди с разными характерами. Джо Мюррей был рассудительным и очень религиозным. После каждой неудачи он снова и снова анализировал информацию, пытался понять, что он мог сделать иначе, и двигался вперед. Несмотря на плохие результаты, следовавшие один за другим, он никогда не сомневался, что однажды его команда добьется успеха.
Дэвид Юм был полон энергии и всегда заражал окружающих своим воодушевлением. Как и Мюррей, он никогда не подвергал сомнениям свои шансы на успех. Он вдохновлял всех вокруг, мало спал и всегда пробовал что-то новое.
Рой Калн, похоже, меньше всех был подвержен состоянию рефлексии. Ему очень нравилась та ранняя пора экспериментов, и, вспоминая то время, он испытывает легкость и даже счастье. Калн объединяет в себе хирурга и исследователя и одинаково трепетно относится к каждому из этих видов деятельности.
Шумвей, как и Калн, обожал хирургию, любил обучать студентов и испытывал презрение к публичности и славе. Счастливее всего он чувствовал себя в операционной и часто говорил резидентам во время операции: «Разве это не весело? Разве это не просто? Что может быть лучше? Ничего».
Барнард не был прирожденным хирургом и не чувствовал себя комфортно в операционной. Вероятно, именно по этой причине он провел так мало трансплантаций после того, как добился славы и богатства, к которым стремился. Однако он определенно был целеустремленным. Любой, кто за два года оканчивает резидентуру, занимается лабораторной работой, пишет диссертацию и овладевает двумя языками, является целеустремленным.
Лиллехай справлялся с плохими результатами, просто смиряясь с ними и двигаясь дальше: пациенты умирают, такова жизнь. Ах да, еще он считал, что мартини каждый вечер в большом количестве тоже хорошо помогает. Заболев раком в молодом возрасте и приняв факт собственной смертности, Лиллехай установил более близкие отношения со смертью, чем большинство других людей.