– Я, – сказал он, – Лекок из уголовной полиции, даю вам честное слово отыскать тело мадемуазель Лоранс.

Бедняга мэр ухватился за это обещание, как утопающий за соломинку.

– Не правда ли, – воскликнул он, – мы ее найдем? Вы мне поможете. Говорят, для полиции нет ничего невозможного, она все знает, все видит. Мы узнаем, что сталось с моей дочерью. – Он приблизился к полицейскому и схватил его за руку. – Благодарю вас, вы добрый человек. Я оказал вам дурной прием, я судил о вас с высоты своей гордыни. Простите меня! Мы опутаны глупыми предрассудками: я обошелся с вами презрительно, а этому презренному графу де Треморелю угождал изо всех сил. Примите же мою благодарность, мы преуспеем в поисках, вот увидите, мы будем друг другу помогать, поставим на ноги всю полицию, обшарим всю Францию; если понадобятся деньги, у меня есть, у меня миллионы, берите их!..

Тут силы ему изменили, и, пошатнувшись, он рухнул на кушетку.

– Ему нельзя больше здесь оставаться, – шепнул доктор Жандрон на ухо папаше Планта, – ему необходимо лечь. Я не удивлюсь, если после такого потрясения у него начнется воспаление мозга.

Мировой судья тут же приблизился к креслу, в котором была, по-прежнему без сил, простерта г-жа Куртуа. Погруженная в свое горе, она, казалось, ничего не видела и не слышала.

– Сударыня, – окликнул он, – сударыня!

Она вздрогнула и подняла на него блуждающий взгляд.

– Это моя вина, – прошептала она, – моя великая вина: мать должна читать в сердце дочери, как в открытой книге. Я не догадывалась о тайне Лоранс, я дурная мать.

Доктор также подошел к ней.

– Сударыня, – произнес он повелительно, – нужно немедленно заставить вашего мужа лечь в постель. Он в тяжелом состоянии, ему необходимо немного поспать. Я велю приготовить микстуру…

– О боже мой! – простонала бедная женщина, ломая руки. – Боже милостивый!

И под угрозой нового несчастья, столь же ужасного, как первое, она опомнилась и позвала слуг, которые помогли г-ну Куртуа дойти до спальни.

Доктор Жандрон проводил наверх и ее. В гостиной осталось только трое – мировой судья, Лекок и костоправ Робло, по-прежнему державшийся поближе к дверям.

– Бедная Лоранс, – прошептал старый судья, – бедная девушка!..

– Мне сдается, – заметил сыщик, – что более всего достоин жалости ее отец. В его возрасте трудно оправиться от такого удара. Как бы то ни было, жизнь его разбита.

Полицейский был взволнован и хоть пытался скрыть свои чувства от окружающих – у каждого свое самолюбие! – но портрету на бонбоньерке он признался в них без утайки.

– У меня было предчувствие, – вновь заговорил судья, – я так и ждал, что произойдет нечто в этом роде. Я разгадал тайну Лоранс, но, увы, слишком поздно.

– И вы не попытались…

– Что я мог? В подобных щепетильных обстоятельствах, когда от одного слова зависит честь уважаемого семейства, приходится быть особенно осмотрительным. Что мне оставалось? Предупредить Куртуа? Бессмысленно. Прежде всего, он бы мне не поверил. Люди, подобные ему, ничего не хотят слушать, и только жестокая действительность открывает им глаза.