Вопросы, вопросы. И ни один из них ничего не значит, потому, что на них никто не сможет дать ответа.

Только Спиди…

Но это было как-то странно. Как может один чернокожий, которого он только что встретил, решить его проблемы?

И все же мысль о Спиди Паркере билась в мозгу Джека, когда он вышел из гостиницы и побрел по пустому берегу.

«Ведь это, как будто, край света», — опять подумал Джек.

Чайки кружили над ним в сером воздухе. По календарю было еще лето, но в Аркадия Бич лето заканчивалось в День Труда. Тишина была такой же серой, как и воздух.

Он глянул на свои туфли и увидел, что они вымазаны каким-то мазутом. «Прибрежная грязь, — подумал он. — Какое-то загрязнение». Он не имел ни малейшего понятия о том, где он запачкал тапочки, и отступил от берега.

Чайки с криками носились в воздухе. Одна вскрикнула прямо над ним, и в то же мгновение он услышал сзади какой-то металлический треск. Он обернулся как раз в тот момент, когда чайка, захлопав крыльями, неуклюже приземлилась на камень. Чайка резким, почти механическим движением вскинула голову, как будто хотела проверить, одна ли она, и вдруг клюнула лежащего перед ней моллюска, которого только что сбросила вниз. Моллюск треснул и раскрылся, как яйцо, и Джек увидел внутри живое мясо, еще вздрагивающее… а может быть, это ему показалось.

Не хочу этого видеть.

Но раньше, чем он смог отвернуться, чайка вонзила свой желтый, изогнутый клюв в мясо и потянула его, как резиновую ленту. Джек почувствовал, как его желудок завязывается в узел. Мысленно он услышал пронзительный крик — нет, это был не просто звук, а крик боли живой плоти.

Он опять попытался отвести взгляд от чайки и не смог. Чайка раскрыла клюв, и он увидел грязно-розовую глотку. Моллюск шлепнулся обратно в свою треснутую раковину, и секунду чайка смотрела на него. Ее глаза были мертвенно-черными, и это подтверждало ужасную правду: отцы умирают, матери умирают, дяди умирают, даже если они закончили Йельский университет и выглядели такими крепкими в своих костюмах-тройках. А может быть, и дети умирают… за всем этим стоит, возможно, такой вот глухой, бессмысленный крик живой плоти.

— Эй, — вслух сказал Джек, не обращая внимания на то, что отвечает своим собственным мыслям. — Эй, оставьте меня в покое!

Чайка сидела над своей добычей, наблюдая за ним бусинками своих черных глаз. Затем она опять принялась терзать мясо.

— Хочешь немного, Джек? Оно еще дергается! Бог мой, оно настолько свежее, что кажется, будто оно еще живое!

Мощный желтый клюв опять вонзился в мясо и потянул. «Крррракккк!»

Что-то треснуло. Голова чайки запрокинулась к серому сентябрьскому небу и ее горло завибрировало. И снова ему показалось, что чайка смотрит на него. Так бывает, когда смотришь на некоторые картины и кажется, что портрет смотрит именно на тебя, как бы ты не перемещался по комнате. А эти глаза… он знал эти глаза.

Внезапно он захотел увидеть глаза матери — ее темно-синие глаза. Он не помнил, чтобы ему так отчаянно хотелось увидеть ее с тех пор, как был еще совсем малышом. «Баю-бай», — мысленно услышал Джек ее голос, который был голосом ветра, и сейчас здесь, а через секунду где-то вдали.