Об отце Кайса ничего не спросила, и Суттинен решил напомнить сам.

– Знаешь, Кайса, – сказал он, – наш isa получил звание горного советника.

– Я знаю, – ответила сестра. – Об этом печаталось в «Хельсинген Саномат». Нашему isa обязательно надо перед кем-нибудь выслуживаться. До войны выслуживался перед шведами, сейчас – перед немцами.

– Он, Кайса, просто честно трудится на благо нашей Суоми. Не будем говорить о нем, если это тебе неприятно…

Сестра встала, подошла к печке, ухватом вытянула чугунок с брюквой. Потыкала в нее пальцем и снова задвинула горшок в печь. Ставя заслонку, обожгла руку и тихо выругалась.

– Ты, я вижу, очень устала, – примирительно сказал лейтенант. – Издергалась, это понятно. Скажи, пожалуйста, почему тебя перевели из Лапландии в Карелию?

Кайса засмеялась резко и вызывающе: этот смех покоробил Суттинена.

– Потому, что в Лапландии – немцы, – ответила она. – А я привыкла говорить то, что думаю. И я говорила нашим солдатам о немцах правду…

– Ты не смотришь в корень вещей, – перебил ее лейтенант. – Как бы там ни было, но немцы – наши союзники. На их плечах основная тяжесть войны.

– Тяжесть войны… – уныло отозвалась Кайса. – Если бы ты, Рикко, видел, как в наших деревнях люди умирают с голоду, как пекут крестьянки каккару из древесной муки, как немцы под плач детей уводят к себе на прожор последних коров… Ох, если бы ты видел!

– Война! – сурово сказал Суттинен. – Война!..

– Ну и будь она проклята, эта война!..

Сестра прошлась по комнате; белый форменный передник развевался вокруг ее длинных худых ног.

– Тебе нельзя так говорить, Кайса. Ты носишь фартук «Лотта Свярд»…

– Ах, оставь!..

Она отвернулась к окну. Под тонким бумажным платьем проступали на спине ее острые лопатки; коротко подстриженные волосы курчавились рыжеватыми завитками. За окном синело весеннее небо, кричали птицы, звонкая капель стучала о подоконник.

Разволновавшись, Суттинен по старой привычке, оставшейся с Kaarmesaari, потянулся вытащить из-за голенища плетку, но вспомнил, что она лежит в чемодане. «Надо носить при себе», – хмуро подумал он и, желая смягчить резкий разговор, спросил:

– Чего ты худая, Кайса?

Она пожала острыми плечами:

– Не знаю. Наверное, после… Хотя… Да! Ведь я же не писала тебе об этом… И ты не знаешь, что я окончила школу отличной стрельбы?

– Не знаю.

– Я была неплохой «кукушкой». Но в прошлом году, осенью, русский автоматчик ранил меня в бедро. Ранение, правда, было нетяжелое, но я упала с дерева и сильно расшиблась. С тех пор мое здоровье стало таять, как свеча.

– И тебя не демобилизовали?

– Нет. Я же ведь в «Лотта Свярд». Меня только перевели в медицинский персонал. А теперь – вот здесь, при штабе…

Она повернулась к брату и добавила грустно:

– Вернее, не при штабе, а при полковнике Юсси Пеккала. Он начальник здешнего пограничного района. Сейчас полковник придет ужинать, и ты познакомишься с ним.

– Ага! – понимающе кивнул головой Суттинен и подумал: «Что он, полковник, лучше Кайсы не мог найти себе бабу?.. Их, наверное, другое что-нибудь связывает, а это уж так, от фронтовой скуки. То-то она думать стала иначе… Ну, ладно, посмотрим, посмотрим…»