— А как? — сипло выдавливает и вновь начинает всхлипывать.

Вот сука…

Пожимаю плечами.

— Да как сможешь. Только не вздумай стреляться или вешаться. Ты что, пиздюлей на гражданке не получал никогда? Что ты прогибаешься под них, — киваю на стенку. — Вытерпи несколько раз, докажи себя.

Кица снова засовывает в дверной проем свою круглую рожу:

— Шо тут у вас?

— Политинформация. Иду, иду.

Выходим из умывальника и обнаруживаем, что шутка наша пришлась «мандавохам» по душе. Какой-то несчастный душок жалобно трясет головой возле двери бытовки.

— Суй руку, я тебе сказал! — орет и замахивается на него Степа. — Ты чо, бля? Старого в хуй не ставишь?

— Ставлю… — испуганно отвечает дух.

Под общий смех Степа выкатывает глаза:

— Ах ты, сучара! Ты — меня! В хуй?! Ставишь?! Ну пиздец тебе! Суй руку!

Хлоп! — ударяется дверь о препятствие.

Дух стоит ни жив, ни мертв.

— Ты хуль руку не убрал?! — орет на него Степа. — Сломать хотел? В больничку, сука, закосить хотел?! Служба не нравиться?! На «лося», блядь!

Боец вскидывает ко лбу руки и получает «лося».

— Гыгы… — улыбается Степа. — Съебал! Стой! Из своих позови сюда кого! Хы, бля, прикольно…

С хождения по плацу возвращается рота связи. Топот, ругань, вопли, мат — обычный вечер. Все матерят замполита.

— Дембель! Дембель давайте! Заебало — не могу! — орет кто-то истошно у выхода.

— Вешайся! — кричат ему с другого конца.

Быстрая вечерняя поверка, наряды на завтра и отбой.

Ответственный лейтеха из новых, только что с Можайки, читает книжку в канцелярии а через полчаса и вовсе сваливает из казармы.

Начинается обычная ночь. Бойцов поднимают и рассылают по поручениям. Кого на шухер, кого в столовку за хавчиком, кого «в помощь дневальным».

Некоторых тренируют «подъем-отбоем» на время. Бойцы суетятся, налетая друг на друга. Скидывают одежду и прыгают в койки. Тут же подскакивают и, путаясь в рукавах и брючинах, одеваются.

Не знаю, на хер нужен скоростной «отбой». «Подъем» — еще куда ни шло, но вот зачем на время раздеваться — не понятно. Странно, когда «отбивали» меня самого, полгода назад еще — таких мыслей не возникало.

Раздается кряхтенье.

Человек десять провинившихся стоят на взлетке в полуприсяде, держа перед собой в вытянутых руках табуреты.

У некоторых, особо залетевших, на табуретах лежит по несколько подушек. За малейшее движение рук вниз бойцы получают в «фанеру».

На соседней со мной койке лежит Кувшинкин. Глаза его закрыты, но лицо напряжено, видно даже в полутьме дежурного освещения.

— Кувшин! — толкаю его в плечо. — Как там стихи про Москву? Выучил?

Боец открывает глаза.

— Времени ведь нету совсем… Я дневального попросил разбудить перед подъемом, подшиться. Утром выучу все.

— Бля, ты лентяй…

Лежу и думаю, чем заняться. Сна ни в одном глазу.

— Улиточки! Улиточки ползут! — кричит кто-то из роты связи.

Все оживляются, суют ноги в тапочки. Подхватывая ремни, бегут на взлетку.

Одна из любимых забав «мандавох».

По взлетке, в одних трусах, ползут бойцы. Не просто так, а на время. За минуту надо доползти до конца казармы. Никто и никогда не укладывался в норматив, насколько помню.