– Как вам будет угодно, – сухо промолвил человек в сюртуке и в берете с кисточкой и сложил деньги во внутренний карман сюртука. – Прощайте, сударь.

– Прощайте, прощайте, – скороговоркой ответил лавочник, поглядывая в окно.

Когда бывший владелец скрипки удалился, владелец лавки немного успокоился. Сейчас придет покупатель, он отдаст ему скрипку и положит в карман двадцать пять тысяч.

«Да-а, выдался денек, ничего не скажешь, жаркий, – обмахнул он лицо листком бумаги. – И принесло же этого в берете, будь он неладен. Впрочем, ничего еще не потеряно – разве какое-то количество нервных клеток, которые, как говорит пан доктор Штраус, не восстанавливаются…»

Человек с достатком не появляется, хотя миновало уже более часа.

Потом прошло еще полчаса. Покупателя, готового выложить за скрипку двадцать пять тысяч, не было.

«Неужели раздумал?» – холодея только от одной этой мысли, замер в ожидании лавочник.

Время от времени он покидал лавку и выходил на улицу, высматривая прохожих, но сегодняшнего покупателя среди них не было.

Напевать куплеты веселого Флоридора пропало всякое желание. Как не хотелось есть, пить, посещать веселое заведение пани Ираиды Скворжецкой и вообще радоваться жизни.

«Не придет», – решил про себя владелец лавки и стал поджидать первого покупателя – того, с одухотворенным лицом и, несомненно, с творческой профессией.

Когда минуло два часа пополудни, лавочник перестал кого-либо ждать. Он закрыл лавку и пошел к знакомому антиквару, который при первом же осмотре скрипки заявил, что это никакой не Страдивариус, а обычная скрипка, причем довольно подержанная и утерявшая чистоту звучания. И еще старый антиквар сказал, что цена такой скрипке от силы четыре с половиной кроны.

И снова оглушительными раскатами грома треснуло небо. Солнце почернело и приобрело зловещий лик. Земля разверзлась, и в нее полетели дома и целые улицы, и весь мир окутал ядовитый туман, от которого останавливалось дыхание…

В варшавском полицейском управлении были фотографические карточки только Соньки Золотой Ручки. Из дам и барышень более никого не имелось – ну, разве что убивицы собственных мужей, которые коротали свои неласковые дни на высылках и дальних российских поселениях под надзором надзирателей.

Имелось, правда, несколько фотографических карточек революционэрок, преимущественно боевой организации эсеров, но их лица не вызывали никакого эстетического удовольствия. «Баронесса» же, так мастерски «облапошившая» ювелирный магазин пана Полторацкого, по показаниям всех свидетелей, мало-мальски ее видевших, была крайне привлекательной особой. Помимо этого, она обладала располагающим к себе (и валившим с ног нестойких мужчин) обаянием и каким-то замечательным, возможно, магнетическим взглядом. Посему частный пристав Щелкалов, испросив на то разрешение господина полицеймейстера, послал запрос в Департамент полиции с просьбой выслать копии фотографий всех имеющихся в центральной картотеке женщин аферисток и мошенниц в возрасте от двадцати пяти до сорока лет. Что и было исполнено по истечении трех недель.