– А! У тебя новый жилец! – удивился Натан, а Шаули, вернувшись из душа, так обрадовался птичке, что стал насвистывать, пульсируя свежевыбритыми втянутыми щеками, выдавая ямочки и являя собой сладкий образ субботнего папули.

– Между прочим, в Иране урановую руду добывают в городе под названием Кенар, – сказал он, отсвистав и наигравшись. – Это на севере, в провинции Мазендеран, в Бабольсере.

– Между прочим, раньше в шахты спускались, прихватив канарейку в клетке, – добавил Натан. – Они же чувствительны к метану…

На это Шаули отозвался известной байкой о фюрере и о его любимой канарейке, чью кончину тот оплакивал горючими слезами.

– То была порода «бельгийская горбатая», – неожиданно подтвердил Натан. – Если не ошибаюсь, горб создавался так: жердочку, где сидела птичка, подвешивали слишком высоко, и со временем у канарейки вырабатывался такой изгиб спины и шеи, который придавал песне особенный тремор. Эту породу выводили бельгийские евреи. После войны она сошла на нет – в отсутствие заводчиков.

После этой реплики все трое в чинном молчании, нарушаемом замечаниями о погоде в Женеве, о толкотне в парижском метро и о репертуаре «Опера Бастий» на ближайший месяц, позавтракали гренками с сыром и сардинами из банки и выпили еще по чашке кофе…

– А вот сейчас – пройтись по утреннему воздуху, – сказал Натан, грузно поднимаясь, хотя после бессонной ночи в поезде ему следовало бы отлежаться часа два – как говорил Кнопка Лю, за пьечкой.

Но они поднялись, оделись и так же чинно спустились по лестнице в холл, продефилировав перед глазами удивленной Исадоры:

– Бонжур, месье Леон! Я не знала, что у вас гости.

– Да, родственники из Одессы…

Оба церемонно поклонились (учтивость провинциалов): бонжур, мадам… бонжур, мадам…

Снаружи дул довольно противный ветер. Невидимый регулировщик в пухлом ватиновом небе то и дело разворачивал вспять колонны несущихся облаков; те сталкивались, громоздились друг на друга, расползались, и тогда в случайную прореху выпадало еще не солнце, но сноп лимонного утреннего света.

Выйдя из дома, они свернули на рю Сен-Круа де ля Бретонри, а затем на рю дез Аршив, по которой неспешно двинулись в сторону Сены. Натан прекрасно знал Париж. Когда-то, в молодости, прожил здесь года три, отвечая за безопасность израильских миссий в Европе.

Он грузно шагал рядом с Леоном (Шаули слегка отставал – не потому, что тротуар был слишком узок, просто Шаули заменял рыжего Рувку, который по делам еще оставался в Женеве) и негромко отвечал на расспросы Леона о «женевской урановой тусовке». Америка пойдет на все, чтобы не сталкиваться с Ираном, говорил Натан, и не потому, что американцы наивны или недальновидны. Просто грядет мощный исторический сдвиг, который мир за всей истерикой с Ираном не хочет замечать, а может, и вправду не замечает. Америка уходит с Ближнего Востока. Америке надоели войны; она воевала во Вьетнаме, потом в Корее, потом в Ираке, потом – дольше всех стран – воевала в Афганистане. Ну и хватит. Они пока этого не артикулируют, добавил он. Но уже действуют…