Все это были насущные, азартные, волнующие, очень важные для него темы и интриги.

– Ты какой-то… не такой, – в конце концов сказал Филипп. – Какой-то пристукнутый. Отпуском доволен?

– Бургундия лучше, – помолчав, ответил Леон. – Следующий отпуск проведу у тебя в Жуаньи.

– И не пожалеешь, – отозвался Филипп.

Уютный вечер, уютный желтоватый свет старинной лампы (на фарфоровом основании, орнамент «Цветущая сакура», 1880 год, состояние отличное, куплена у Лю), наконец-то своя, своя, своя жизнь… И внезапный промельк вкрадчивой мысли: а приняла бы всю эту жизнь она, с ее фотоаппаратом, с ее грязным рюкзачком, с ее гордой беззащитностью? И настырное, обжигающее воспоминание о нити длинного шрама – от затылка до левой лопатки.

С Джерри он встретился на следующий день; позвонил ему из театра, из кабинета администратора.

– Руди, это я! – сказал легкой будничной скороговоркой. – Ну, партитуру я приготовил, как и обещал, могу передать сегодня после спектакля, если потрудишься дождаться меня у служебного входа.

И Джерри, он же Руди, он же какой-нибудь Ицик или Арье, потрудился дождаться Леона после спектакля.

Время от времени Джерри появлялся на его спектаклях и концертах без всякой договоренности. Приходил, честно покупал билет, высиживал до конца. Интересно, что это – любовь к музыке? проверка безопасности? невинная слежка за каким-нибудь меломаном? ориентация на местности?

Встречаясь всегда только по делу, о музыке они не говорили; в общении Джерри был таким же… средним, как во всех остальных своих приметах. Профессионал, аккуратный исполнитель, хорошо обученный служака… Леон терпеть его не мог – из-за одной только его привычки: разговаривая, он тошнотворно трещал суставами пальцев.

Джерри дождался Леона на служебном входе, и, отъехав от «Опера Бастий», минут двадцать они проговорили, сидя в серебристом «Пежо».

– Поскольку операция находится в стадии активной разработки, меня, скорей всего, спросят, кто твой источник, – проговорил Джерри, пряча обе фотографии и флешку в дипломатический кейс, – и можно ли ему доверять?

Тут Леону следовало бы спокойно пояснить, что источник совершенно надежен и у него, Леона, есть свои причины пока держать его в тени. Вместо этого он по-дурацки вспылил и заявил, что не служит в конторе, не получает у них зарплату, все свои передвижения оплачивает сам и потому отчитываться ни перед кем не намерен. Их дело – брать или не брать сведения из его рук!

– Да ладно тебе, ахи[41], – удивился Джерри. – Чего ты раскипятился?

– Извини, – буркнул Леон, открывая дверцу машины. Но закрыл снова и, чуть подавшись к Джерри, проговорил: – В конторе знают, что всех своих людей я таскаю вот здесь: в нагрудном кармане. Никто из них меня еще не подводил. Но и я их на торги не выставляю. Довольно того, что я подарил вам Леопольда. Передай Натану все именно так и в том порядке, в каком я тебе изложил.

Вышел из машины, хлопнув дверцей, но вновь рывком ее открыл и сказал в полутьму салона:

– Джерри, давно хотел тебе сказать: кроме центральной кассы в «Опера Бастий» есть еще одна – за углом. Открывается за полчаса до спектакля. И там за двадцать евриков можно купить билет на приличное место.