Наконец я стою у дома родителей Кевина.

«Я не виноват. Пожалуйста, поверьте мне. Я ждал его пять дней. Я ждал, но он так и не объявился. Я берег для него еду, я не съел все запасы в одиночку. Я звал его. Я ждал и ждал, но он не пришел. Мне нужно было двигаться дальше. Поверьте мне, у меня не было другого выбора».

Родители Кевина плачут, и я плачу вместе с ними. Я смотрю в их глаза и жду, что они будут винить меня, но они лишь просят меня рассказать им обо всем, что произошло с нами. Я рассказываю о том, как мы начали наше путешествие, как мы сблизились, почти став братьями. Я рассказываю им о том, что Кевин поведал мне о своей семье и о том, что он любил повторять снова и снова историю о Санта-Клаусе и об охоте и рыбалке в лесах Орегона.

После прощания, наполненного эмоциями и волнением, я чувствую себя лучше. Они не винят меня в его смерти. Вновь я сажусь на рейсовый автобус до Майами и снова заказываю гигантские порции еды на каждой остановке.

Я предавался мечтаниям в течение нескольких часов, смаковал каждый кусочек пищи, до тех пор, пока у меня от голода не потекли слюни и живот не заурчал. Я выпил еще одну чашку жидкого супа и решил прекратить мучить себя.

До вечера еще оставалось немного времени, и я расписал маршрут до Куриплайи. Над моей головой вдалеке возвышались горы, их вершины сходились в непрерывную ломаную линию. «Я мог бы добраться до вершины, – думал я, – там практически нет растительности. Оттуда мне нужно будет двигаться строго по прямой так, чтобы река всегда оставалась по левую руку. Тогда я дойду быстрее».

Я надел ботинки и попытался аккуратно пройтись, наступая на пятки и правую сторону ступни, поскольку сами сту́пни болели. Я дошел до расселины, откуда стекала вода, медленно, капля за каплей сбегая вниз. Я подставил банку под струю воды и уже собирался вернуться в пещеру, но заметил двух улиток, присосавшихся к влажной каменной скале. Я схватил добычу и, вернувшись к огню, бросил их в суп. Теперь я буду более внимательным, ведь вокруг меня полно еды.

Я снял ботинки и осмотрел ноги. Я мог идти, но в некоторых местах еще виднелись открытые раны, и я чувствовал сильное жжение.

«Выбора нет, – упрямо повторял я себе, – завтра я отправляюсь в путь. Если ноги не выдержат или же я снова зайду в тупик, я спущусь к берегу реки и дождусь помощи».

Карл говорил, что всегда лучше ждать на берегу, и помощь придет.

Я достал из рюкзака небольшой блокнот и ручку, как обычно, вытянул ноги к костру и принялся писать. Я записал все: от перелета из Ла-Паса до первого декабря, когда Ипурама разделила нас с Кевином. Я писал об отношениях внутри нашей четверки и о том, как все изменилось. Я писал о нашем крушении и о том, как я висел на волоске от смерти, но чудом выжил. Я писал о своем одиночестве и закончил так: «Когда я думаю о Кевине, я схожу с ума. Сможет ли он выжить с одним только мачете? Как он сушит вещи? В каком состоянии его ноги? Сможет ли он развести костер? В нем сила трех человек. Я молюсь за нас обоих. В рюкзаке лежит кошелек, а в нем – карманная книга дяди Ниссима».