Он вздохнул:

– Я попробую, миледи.

– «Пробовать» нельзя. Падма Форпатрил «попробовал». Изволь справиться, Ку.

Он медленно кивнул:

– Слушаюсь, миледи.

Ботари ушел разыскивать новый костюм для Куделки – бедняк, молодой муж и новоиспеченный отец.

– Клиенты всегда что-нибудь да оставляют, – заметил он.

Корделия гадала, во что Ботари нарядит леди Форпатрил. Ку понес еду Элис и Друшикко. Вернулся он ужасно подавленный и снова примостился рядом с Корделией.

Спустя некоторое время он сказал:

– Теперь-то я понимаю, почему Дру так тревожилась, не забеременела ли она.

– Понимаешь?

– После того как я увидел, через что прошла леди Форпатрил, собственные неприятности кажутся мне ужасно мелкими. Господи, ей ведь было так больно!

– Угу. Но боль длится всего один день. – Она потерла шрам на животе. – В крайнем случае несколько дней. Думаю, тревога Дру объяснялась совсем не боязнью боли.

– А чем же тогда?

– Это… вмешательство трансцендентного. Сотворение жизни. Я думала об этом, когда вынашивала Майлза. «Этим я приношу в мир смерть». Рождение и смерть, а между ними вся боль и свобода выбора. Я не понимала некоторых мистических символов Востока вроде Смерти-матери, Кали, пока до меня не дошло, что в них нет никакой мистики – в них только реальность. «Случайность» в сексе по-барраярски может запустить причинно-следственную цепочку, которая протянется до конца времен. Наши дети меняют нас… появляются они на свет или нет. Пусть даже на этот раз ребенок оказался воображаемым, Дру коснулась эта перемена. А тебя разве нет?

Он озадаченно покачал головой:

– Я об этом не думал. Я просто хотел быть нормальным. Как другие мужчины.

– По-моему, твои инстинкты сработали правильно. Но одних инстинктов недостаточно. Ты не мог бы ради разнообразия заставить свои инстинкты и разум работать вместе, а не порознь?

Он хмыкнул.

– Не знаю. Не знаю… как теперь с ней говорить. Я же извинился, сказал, что мне стыдно.

– У вас так и не наладились отношения, да?

Куделка горестно кивнул.

– А знаешь, что меня больше всего мучило, пока мы сюда ехали? – спросила Корделия.

– Нет…

– Я не смогла попрощаться с Эйрелом. Если… если со мной что-то случится – или, если на то пошло, с ним, – между нами останется что-то незавершенное, и это не даст мне покоя. И будет уже невозможно это исправить.

– М-м. – Куделка погрузился в размышления, как-то сразу сникнув.

Корделия задумалась.

– А не попробовать ли что-нибудь еще, кроме извинений? Ну, например, спросить: «Как ты себя чувствуешь? У тебя все в порядке? Тебе помочь? Я люблю тебя». Классические фразы. Знаешь, я только сейчас заметила, что все это в основном вопросы. Они показывают, что ты хочешь начать разговор, понимаешь?

Он печально улыбнулся:

– По-моему, она больше не хочет со мной говорить.

– А что, если… – Корделия откинула голову и невидяще уставилась в конец коридора, – если бы в ту ночь ничего не случилось, если бы ты не впал в панику… Если бы этот идиот Ивон Форхалас не прервал вас своим спектаклем… – «Ах, если б так и было! Слишком много боли они причиняют, все эти если». – Вернемся к самому началу: вот вы сидели, обнимались. – Эти слова напомнили ей об Эйреле, но о нем сейчас тоже было слишком больно думать. – Вы нежно расстались, наутро ты просыпаешься, мучась от неутоленной страсти… Что делают на Барраяре потом?